Владлен Логинов - Владимир Ленин. Выбор пути: Биография

Страница 14 из 53

Известно, что попытки возвеличивания личности Ленина наблюдались уже при его жизни. Как сам Ленин относился к этому? Можно ли понятие «культ личности» применить к Ленину?

Е. Виттенберг: Действительно, стремление возвеличить Ленина, наделить его какими-то сверхъестественными качествами проявилось уже при его жизни и было вызвано многими факторами объективного и субъективного порядка. Среди них можно назвать культовый синдром 300-летнего правления династии Романовых, низкую политическую культуру общества, отсутствие прочных демократических традиций в стране и др.

Как свидетельствуют тома «Биографической хроники» В. И. Ленина, в адрес Владимира Ильича после Октября приходило множество приветственных телеграмм, писем, резолюций и т. д. В них любовь к Ленину иногда принимала формы, близкие к обожествлению его образа. Факты говорят и о том, что Ленин резко выступал против подобной практики. Так, 25 февраля 1920 г. Ленин получил из Ишима телеграмму с приветствием от имени уездной партийной конференции и на ней написал члену коллегии Наркомпочтеля А. М. Николаеву следующую резолюцию: «Привлечь к суду подателей за отправку приветственной телеграммы» 1 .

Разумеется, он понимал, что подобного рода приветствия являются лишь внешними проявлениями более сложного социального феномена. Осознание того, что он имеет дело не с отдельными фактами, а с общественным явлением, пришло к Ленину уже в начале осени 1918 г. Так, в сентябре 1918 г. в беседе с рядом руководящих работников он заявил: «С большим неудовольствием замечаю, что мою личность начинают возвеличивать. Это досадно и вредно. Все мы знаем, что не в личности дело. Мне самому было бы неудобно воспретить такого рода явление... Но вам следует исподволь наложить тормоз на всю эту историю» 2 .

Однако процесс возвеличивания личности Ленина продолжался помимо его воли, что нашло отражение и в печати. В газетах, журналах публиковались многочисленные материалы, посвященные ему, обращения, приветствия и т. д. Оставаясь верным себе, Ленин и здесь пытался бороться с этими фактами.

«Это что такое? Как же Вы могли допустить?.. Смотрите, - возмущался Ленин, обращаясь к В. Д. Бонч-Бруевичу, - что пишут в газетах?.. Читать стыдно. Пишут обо мне, что я такой, сякой, все преувеличивают, называют меня гением, каким-то особым человеком, а вот здесь какая-то мистика... Коллективно хотят, требуют, желают, чтобы я был здоров... Так чего доброго, пожалуй, доберутся до молебнов за мое здоровье... Ведь это ужасно!.. И откуда это? Всю жизнь мы идейно боролись против возвеличивания личности, отдельного человека, давно порешили с вопросом героев, а тут вдруг опять возвеличивание личности! Это никуда не годится! Я такой же, как и все...» 3

Попытки вознести Ленина на пьедестал культа наблюдались и в среде интеллектуалов. Достаточно вспомнить статью А. М. Горького «Владимир Ильич Ленин», опубликованную в 1920 г. в журнале «Коммунистический Интернационал». В этой статье Горький сравнивал Ленина с Петром Великим, называл его «легендарной личностью», «человеком, стоящим в центре и выше всего», считал, «что в эпоху преобладания религиозных настроений Ленина сочли бы святым», подчеркивал, что Владимир Ильич «обладает даром предвидения, гениальной интуицией мыслителя-экспериментатора» и т. д. 4

Трудно себе представить, что больше возмутило Ленина, прочитавшего статью, - то ли безудержные дифирамбы Горького в его адрес, то ли попытки сделать его фанатиком или представить Октябрьскую революцию неким безумным экспериментом над народом, который-де только и способен на то, чтобы покорно переносить на себе чьи-то жестокие опыты. Скорее и то, и другое, и третье. Реакция на статью Горького у Ленина была крайне негативной: он предложил Политбюро ЦК РКП(б) принять решение, признающее «крайне неуместным помещение в № 12 «Коммунистического Интернационала» статей Горького, особенно передовой, ибо в этих статьях не только нет ничего коммунистического, но много антикоммунистического. Впредь никоим образом подобных статей в «Коммунистическом Интернационале» не помещать» 5

Распространению культовых настроений способствовала и быстро набиравшая силу советская бюрократия, для которой, как и для любой другой бюрократии, «обоготворение авторитета есть ее образ мыслей» 6 .

Стремление к возвеличиванию Ленина можно было наблюдать и у руководителей партии и Советского государства. Как известно, это особенно проявилось в ходе празднования его 50-летнего юбилея, и об этом уже немало написано. Напомним лишь, что и в данном случае Владимир Ильич категорически выступал против попыток возвеличить его личность и решительно настаивал на прекращении «хвалебного словесного потока» 7 .

Разумеется, высочайшие эпитеты адресовались Ленину лидерами партии не только в дни юбилея. В этой связи возникает ряд непростых вопросов. Что побуждало людей незаурядных вносить свою лепту в развитие культовых явлений, каковы действительные мотивы попыток осознанного или неосознанного возвышения Ленина? Конечно, единого ответа тут быть не может, ибо каждый из лидеров революции обладал достаточно выраженной индивидуальностью. Здесь может быть столько объяснений, сколько и людей.

И все-таки кое-что было общим. Думается, это прежде всего признание действительной роли Ленина и стремление возвысить того, рядом с которым они превратились из лидеров небольшой нелегальной партии в людей, обладавших огромной властью, широкой известностью и популярностью. Возвеличивая Ленина, они тем самым возвышали и себя, поскольку считались его соратниками и учениками.

В этих условиях опасность возникновения культа личности Ленина была вполне реальной. Единственным, кто бескомпромиссно и последовательно боролся с ней, был сам Владимир Ильич. И пока он был жив, ему все-таки удавалось сдерживать всеобщую кампанию возвышения и восхваления его личности. Однако после его смерти эта преграда была снята, чем и воспользовался Сталин. Возвеличивая Ленина, он стремился возвеличить себя, внедряя в массовое сознание людей ложное представление, будто именно он, Сталин, был единственным верным учеником Ленина и продолжателем его дела.

Примечательно, что, пожалуй, одной из первых опасность развития культовых явлений поняла Н. К. Крупская. В траурные дни 1924 г. она обращалась к трудящимся со следующими словами: «Большая у меня просьба к вам: не давайте своей печали по Ильичу уходить во внешнее почитание его личности. Не устраивайте ему памятников, дворцов его имени, пышных торжеств в его память и т. д., всему этому он придавал при жизни так мало значения, так тяготился всем этим. Помните, как много еще нищеты, неустройства в нашей стране. Хотите почтить имя Владимира Ильича - устраивайте ясли, детские сады, дома, школы, библиотеки, амбулатории, больницы, дома для инвалидов и т. д. и самое главное давайте во всем проводить в жизнь его заветы» 8 . Но на практике многое было сделано как раз наоборот.

В эпоху сталинщины и позднее по всей стране Ленину были воздвигнуты тысячи памятников, в том числе безвкусных и помпезных, десятки тысяч улиц, предприятий и городов были названы его именем. Одновременно произошла канонизация взглядов Ленина в их упрощенной и искаженной сталинской трактовке. Любой научный поиск, любые теоретические новации рассматривались как ревизионистские и запрещались с помощью ссылок на... Ленина.

В период перестройки начался позитивный процесс преодоления культового понимания Ленина. Ленинские взгляды очищаются от чужеродных наслоений, и в первую очередь от сталинизма, рассматриваются с позиций конструктивно-критического анализа.

Начался и процесс освобождения нашей жизни от многих культовых атрибутов. Однако мы - неисправимая страна крайностей. И если раньше мы с безмерной жестокостью расправлялись со своей историей, безжалостно разрушая храмы и исторические памятники, то теперь некоторые стремятся перечеркнуть весь послеоктябрьский период развития страны и опять начать все с чистого листа. Да позволительно ли, сограждане, выступать по отношению к своей многострадальной истории в очередной раз с позиций вандализма?!

Примечания :

1 Ленин В. И. Поли. собр. соч. Т. 51. С. 146.

2 Владимир Ильич Ленин: Биография: В 2 т. 8-е изд. М., 1987. Т. 2. С 114.

3 Бонч-Бруевич В. Д. Избр. соч.: В 3 т. М., 1963. Т. 3. С. 296-297.

4 См.: Коммунистический Интернационал. 1920. № 12.

5 Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 54. С. 429.

6 Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 1. С. 272.

7 См.: Ленин В. И. Поли. собр. соч. Т. 40. С. 325; Владимир Ильич Ленин: Биогр. хроника. М., 1977. Т. 8. С. 444.

8 Крупская Н. К. Избр. произведения. С. 112.

Текущая страница: 1 (всего у книги 43 страниц) [доступный отрывок для чтения: 29 страниц]

Шрифт:

100% +

Владлен Логинов
Неизвестный Ленин

Глава 1
Возвращение

«Я люблю свою профессию…»

В 1902 году, когда Ленин и Крупская жили в Лондоне, они нередко заходили в тамошний зоопарк и, как рассказывала Надежда Константиновна, подолгу простаивали перед клеткой белого волка. Все звери с течением времени привыкают к клетке: медведи, тигры, львы, объяснил нам сторож. Только белый волк с русского севера никогда не привыкает к клетке – и день и ночь бьется о железные прутья решетки. Этого русского волка Крупская и вспомнила спустя 15 лет, зимой 1916/17 года, в Цюрихе…1
См.: Платтен Ф. Ленин. Из эмиграции в Россию. М., 1990. С. 118.

«В половине февраля , – пишет Крупская, – Ильичу понадобилось поработать в цюрихских библиотеках, и мы поехали туда на пару недель, а потом все откладывали да откладывали свое возвращение в Берн да так и остались жить в Цюрихе…

Пошли нанимать комнату. Зашли к некоей фрау Прелог, скорее напоминавшей жительницу Вены, чем швейцарку. Объяснялось это тем, что она долго служила поварихой в какой-то венской гостинице. Устроились было мы у ней, но на другой день выяснилось, что возвращается прежний жилец. Ему кто-то пробил голову, и он лежал в больнице, а теперь выздоровел»2
Воспоминания о В.И.Ленине. В пяти томах. Изд. 3-е. М., 1984. Т. 1. С. 420.

Жилье сняли у семьи социал-демократа сапожника Каммерера в старом – чуть ли не XVI века – мрачном доме. Комната была длинной, неудобной, с окном, выходившим во двор. А так как в подвале работала еще и колбасная фабричка, то со двора воняло тухлятиной и форточку открывали только ночью. «Можно было, – пишет Надежда Константиновна, – за те же деньги получить лучшую комнату, но мы дорожили хозяевами…

Квартира была поистине интернациональная: в двух комнатах жили хозяева, в одной – жена немецкого солдата-булочника с детьми, в другой – какой-то итальянец, в третьей – австрийские актеры с изумительной рыжей кошкой, в четвертой – мы, россияне. Никаким шовинизмом не пахло…»3
Воспоминания о В.И.Ленине. В пяти томах. Изд. 3-е. М., 1984. Т. 1. С. 421.

Первые пару месяцев продолжали ходить к фрау Прелог обедать. После смерти в марте 1915 года Елизаветы Васильевны – матери Надежды Константиновны, они питались в Берне в дешевой (65 сантимов за обед) студенческой столовой. И после такой кухни еда венской поварихи очень нравилась. Публика, столовавшаяся у нее, была довольно пестрой. Тут была и больничная сиделка, и проститутка, и какие-то явно уголовные типы. «Очень скоро мы почувствовали, – пишет Крупская, – что попали… в самое что ни на есть цюрихское “дно”… Нас никто не стеснялся и, надо сказать, в разговорах этой публики было гораздо более человеческого, живого, чем в чинных столовых какого-нибудь приличного отеля». Но было очевидно, что тут «легко можно влипнуть в какую-нибудь дикую историю»4
Там же. С. 420, 421.

А для эмигрантов это было вдвойне небезопасно.

Поэтому от услуг фрау Прелог пришлось отказаться. Тем более что новая хозяйка, фрау Каммерер, умудрилась научить Надежду Константиновну тому, чему за все годы эмиграции не смогла обучить ее мать: как быстро, дешево и сытно готовить обед и ужин. «Однажды, – рассказывает Крупская, – во время того, как мы с хозяйкой поджаривали в кухне на газовой плите каждая свой кусок мяса, хозяйка возмущенно воскликнула: “Солдатам надо обратить оружие против своих правительств!” После этого Ильич и слышать не хотел о том, чтобы менять комнату»5
Платтен Ф. Ленин. Из эмиграции в Россию. С. 117.

Иногда ходили в гости. В Берне, где рядом жили Зиновьевы, Арманд, Шкловские, это случалось чаще. Особенно привязался Владимир Ильич к Стёпке – сыну Зиновьевых. И в июне 1916 года, уже из Цюриха, Ленин писал: «…привет Стёпке, который, должно быть, так уже вырос, что к потолку подбросить я его не смогу!»6
Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 49. С. 256.

Ну, а в Цюрихе захаживали к Харитоновым, дочке которых в феврале 1917 года исполнилось лишь два годика.

В этот день – воскресенье 11 февраля (29 января) – Владимир Ильич и Надежда Константиновна загодя пошли покупать подарок. «В магазине игрушек, – рассказывал потом сам Ленин, – у нас глаза разбежались. Смотрим: на полках и стойках кругом множество всяких игрушек; мы растерялись, не знали, что и выбрать. “Купим вон ту красивую куклу”, – говорит Надя. “Нет, не пойдет, – отвечаю я, – не станем мы покупать куклу, поищем что-нибудь поинтереснее” Продавец все подавал нам игрушки: тут были и зайцы, и кролики, и котята, и мячи и т. д. “Нет, – говорю, – все не то” Осматриваю полку за полкой и вдруг на самой верхней полке вижу вот эту самую собачонку. Одно ушко у нее торчит кверху, на шее красная ленточка с бубенцом, острая мордочка, и такой у нее шельмоватый р-р-революционный вид. “Вот, – говорю я Наде, – эту собачку мы и возьмем!”

– Ну, какова? Нравится? – Владимир Ильич, вспоминает уже сама Харитонова, при этом так заразительно смеялся, показывая нам игрушку со всех сторон и любуясь ею сам, что мы все пришли в восторг»7
См.: Воспоминания о В.И.Ленине. Т. 2. С. 361, 362.

В обычные дни распорядок дня был достаточно однообразным. С 9 часов – библиотека. С 12 до 1 часа, когда ее закрывали на обед, шли домой. К 1 часу вновь возвращались в читальный зал и сидели там до шести, до закрытия. По четвергам, когда библиотека после обеда не работала, уходили на гору – Цюрихберг. «Ильич обычно покупал две голубые плитки шоколада с калеными орехами по 15 сантимов… и мы шли на гору. Было у нас там излюбленное место в самой чаще, где не бывало публики, и там, лежа на траве, Ильич усердно читал».

В общем, работал Владимир Ильич много. Здесь, в Цюрихе, он написал для очередных номеров «Социал-Демократа» и «Сборника “Социал-Демократа”» множество статей. Среди них – «О брошюре Юниуса», «Итоги дискуссии о самоопределении», «Империализм и раскол социал-демократии», «О “программе мира”», «О сепаратном мире» и др.

Огромное внимание уделял он регулярной переписке с Русским бюро ЦК РСДРП, Петербургским и Московским комитетами, ссыльными большевиками в Сибири. Организовывал транспорт нелегальной литературы из-за границы в Россию. Поддерживал связь с лидерами интернационалистов европейских стран. Руководил деятельностью Бюро «циммервальдской левой». В апреле 1916 года участвовал в работе международной социалистической конференции в горной деревушке Кинталь. Выступал на интернациональных митингах и собраниях. Ездил с рефератами…

Конечно, писалось это, как он сам выразился – в состоянии крайней усталости «и в дурном расположении духа». Такое состояние, как, например, у Зиновьева, могло бы принять хронический характер, если бы… Если бы не было у Владимира Ильича своеобразной «отдушины». Если бы его рабочий день в библиотеке зачастую не заканчивался «философскими чтениями»…

Впервые он увлекся такого рода литературой еще в ссылке. Многие труды Гегеля, Фейербаха, Канта и «неокантианцев» были проштудированы им еще тогда. Работа над «Материализмом и эмпириокритицизмом» в 1909 году стала как бы «вторым прочтением» философской классики. Теперь он шел по «третьему кругу». Причем, как и прежде, диапазон был достаточно велик: от Гераклита, Сократа, Платона, Аристотеля до Гегеля, Канта, Фейербаха, Маркса, Энгельса и современных европейских философов.

Ленин переводит на русский язык и конспектирует их труды, выписывая иногда целиком многие страницы текста. Но менее всего он походил на ортодоксального адепта, восторженно внимающего великим учителям. «Великие кажутся нам великими, – записывает он девиз газеты «Парижские Революции» (1789–1794), – лишь потому, что мы сами стоим на коленях»9
Там же. Т. 29. С. 18.

Странички его записей часто разделены по вертикали пополам. Слева – конспект, справа – не только реплики, но и размышления, спор с только что прочитанным. Тут и критические заметки в адрес Маркса и Энгельса10
Там же. С. 23, 33.

И несогласие с теми или иными идеями Гегеля, Канта. Иными словами, это своеобразные диалоги с величайшими мыслителями.

К классикам он относился с глубочайшим уважением, старался понять не только суть идей, но и логику их размышлений. «Метко!», «Очень хорошо», «Замечательно!», «Глубоко верно!», «Прелестно сказано!» – это реплики на полях в адрес материалиста Фейербаха. «Гениальна основная идея», «Очень глубокая и верная мысль», «Остроумно и умно!», «Замечательно!» – а это об идеалисте Гегеле11
Там же. С. 59, 60, 63; 81, 98, 131, 237.

Центральное место в «философских тетрадях» занимает главное сочинение Гегеля «Наука логики». Ленин штудирует все три ее составные части – «Учение о бытии», «Учение о сущности» и «Учение о понятии», в которых анализируются законы, категории, элементы диалектики. И тут пометки его не всегда комплиментарны. Есть, в частности, среди них фраза, мимо которой не проходит ни один околофилософский «лениноед». В «Лекциях по истории философии» Гегель подвергает разносной критике древнегреческого материалиста и атеиста Эпикура. Выхватив у него фразу о том, что душа есть лишь «известное собрание атомов», Гегель, походя, ядовито замечает, что вся теория познания Эпикура – «скудна», а то, что он пишет об этом – «пустые слова».

В ответ на это Ленин пишет: Эпикур размышлял о тайнах мироздания за 2 тысячи лет до Гегеля. И многие его мысли «это гениальные догадки», определившие позднее «пути науке». По существу «Гегель обошел теорию познания Эпикура и заговорил о другом, чего Эпикур здесь не касается… Все будет [скудно], если исказить и обокрасть… Гегель просто ругает Эпикура». Это не что иное, как «клеветы на материализм».

И когда Гегель еще и еще раз в этой опубликованной работе пишет, что размышления Эпикура – «жалкие мысли», ибо нет в его картине мира места для бога, для «мудрости творца», Ленин срывается, как срывается болельщик, когда его любимый нападающий с десяти шагов бьет мимо ворот. И на полях конспекта, после нескольких десятков реплик – «Замечательно верно и глубоко», «Очень верно и важно», «Очень хорошо и образно», «Умно и остроумно» появляется запись: «Бога жалко!! Сволочь идеалистическая!!»12
Ленин В.И. Поли. собр. соч. Т. 29 С. 263, 266, 267.

Это никогда не предназначалось для печати и было лишь сугубо личным эмоциональным выражением досады на великого и почитаемого философа, позволившего себе столь мелкое высокомерие.

Что же касается отношения к Гегелю, то в этих же пометках Владимир Ильич пишет: «Умный идеализм ближе к умному материализму, чем глупый материализм». Гегелевский идеализм «подошел вплотную к материализму, частью даже превратился в него»13
Там же. С. 248, 250.

Читая записи Владимира Ильича, лишний раз убеждаешься, что философия – это культура сомнения и созидания. Но и в том и в другом случае она антидогматична. Поэтому вывод Владимира Ильича парадоксален: «Итог и резюме, последнее слово и суть логики Гегеля есть диалектический метод – это крайне замечательно. И еще одно: в этом самом идеалистическом произведении Гегеля всего меньше идеализма, всего больше материализма. “Противоречиво”, но факт!»

И совсем, казалось бы, крамольное для ортодоксального уха: «Мысль о превращении идеального в реальное глубока: очень важна для истории. Но и в личной жизни человека видно, что тут много правды… Различие идеального от реального тоже не безусловно»; «…мир не удовлетворяет человека и человек своим действием решает изменить его». Иными словами, «сознание человека не только отражает объективный мир, но и творит его». А посему, пишет Ленин в другом месте, «продолжение дела Гегеля и Маркса должно состоять в диалектической обработке истории человеческой мысли, науки и техники»14
Ленин В.И. Поли. собр. соч. Т. 29 С. 104, 131, 194, 195, 215.

Знал бы он, что пройдет два десятка лет и все эти «гегелевские штучки» будут выведены официальными «теоретиками» за рамки – упрощенной для всеобщего понимания – марксистской философии в силу их «непонятности», а диалектика – важнейший инструмент познания действительности – частенько превратится в схоластику, в умение уйти от ответа и запутать самый простой вопрос.

Так что Владимир Ильич в свое время справедливо заметил: «Прав был философ Гегель, ей-богу: жизнь идет вперед противоречиями и живые противоречия во много раз богаче, разностороннее, содержательнее, чем уму человека спервоначалу кажется»15
Там же. Т. 47. С. 219.

Тогда, в 1916 году, Ленин записал: «Нельзя вполне понять “Капитала” Маркса и особенно его 1 главы, не проштудировав и не поняв всей Логики Гегеля. Следовательно, никто из марксистов не понял Маркса ½ века спустя!!»16
Там же. Т. 29. С. 162.

Гегель действительно сложен, и сам Владимир Ильич иногда помечает: «Темна вода!», «Эти части работы следовало бы назвать: лучшее средство для получения головной боли!»17
Там же. С. 104, 158.

Но, как говорится, «лучше с умным потерять, чем с дураком найти». Только глупый человек может испытывать дискомфорт от общения с интеллектуально превосходящим собеседником. Наоборот, для человека умного такой разговор – и школа ума, и удовольствие. Такой диалог устанавливает, как выражался Достоевский, столь «высокий градус» мысли, столь высокую интеллектуальную планку, что этот уровень мышления неизбежно проявляется и при переходе от триад Гегеля или монад Лейбница к решению тех самых «дел» и «делишек», которое обязан брать на себя человек, избравший «профессию» лидера.

Среди многих фраз и афоризмов, выписанных Лениным, есть одна, принадлежавшая Аристотелю: «Лишь после того, как все необходимое было налицо… люди начали философствовать»18
Ленин В.И. Поли. собр. соч. Т. 29 С. 82.

Так что, несмотря на удовольствие, получаемое от общения с великими мыслителями, о хлебе насущном надо было думать ежедневно.

В первый год войны проблемы «финансов» не было. В апреле 1913 года у Елизаветы Васильевны Крупской умерла в Новочеркасске сестра – О.В.Тистрова, классная дама, скопившая за 30 лет педагогической деятельности 4 тысячи рублей. Эту сумму, вместе с серебряными ложками, иконами, она завещала Елизавете Васильевне. Денежную часть наследства перевели в один из банков Кракова, где жили Владимир Ильич, Надежда Константиновна и ее мать. Однако, с началом войны – как имущество подданных враждебной страны – эти деньги подлежали секвестру. Лишь с помощью ловкого венского маклера, взявшего за услуги половину, оставшиеся две тысячи удалось получить. На эти деньги, вспоминала Крупская, они и жили19
См.: Воспоминания о В.И.Ленине. Т. 1. С. 396.

Однако уже в конце 1915 года Надежда Константиновна пишет М.И.Ульяновой: «У нас скоро прекращаются все старые источники существования, и вопрос о заработке встает довольно остро… Надо думать о литературном заработке»20
Ленин В.И. Поли. собр. соч. Т. 55. С. 454.

Как раз в это время Владимир Ильич завершил работу над книжкой «Новые данные о законах развития капитализма в земледелии. Вып. 1. Капитализм и земледелие в США». В ней анализировались новейшие статистические данные, полученные им из Америки. В начале 1916 года работа была отправлена в Петроград А.М. Горькому для ее легального издания. Туда же послали и объемистую брошюру Крупской «Народное образование и демократия», в которой европейская школа критиковалась за «обезличивание ученика» и подавление его способности к самостоятельному мышлению.

Владимир Ильич принялся за продолжение своего исследования, за второй выпуск – о земледелии Германии и Австро-Венгрии. Но вскоре выяснилось, что эту работу следует отложить, ибо есть более реальный и срочный заказ.

В конце 1915 года Горький написал в Париж Михаилу Покровскому, что петроградское издательство «Парус» намерено выпустить серию брошюр «Европа до и во время войны». И Алексей Максимович предлагал большевикам-эмигрантам взять авторскую работу на себя. Предложение приняли: Покровский и Лозовский должны были писать о Франции, Ротштейн – об Англии, Луначарский – об Италии, Ларин – о Германии, Зиновьев – об Австро-Венгрии, Павлович – о внеевропейских странах. «Но сразу, – вспоминал М.Н. Покровский, – стал вопрос о вводной брошюре, дающей смысл и освещение всей серии: брошюре об империализме. И ясно было с первого же взгляда, что кроме Ленина некому ее писать»21
Покровский М.Н. Октябрьская революция. Сб. статей. 1917–1927. М., 1929.
С. 67.

Владимир Ильич согласился, ибо тема была для него не новой. Еще в шушенской ссылке он штудировал новейшую литературу об эволюции современного капитализма. Писал об этом статьи. В 1904 году переводил книгу Д.А.Гобсона «Империализм». А оказавшись вновь в Швейцарии, приступил к изучению данного круга проблем в бернских, а затем цюрихских библиотеках. Поэтому уже 11 января 1916 года Ленин написал Горькому: «Сажусь за работу над брошюрой об империализме»22
Ленин В.И. Поли. собр. соч. Т. 49. С. 170.

Объем работы, проделанной им, трудно учесть – среди новейшей литературы было множество дилетантского хлама, который отбрасывался сразу. Но в 20 «Тетрадях по империализму» содержались выписки: из 148 книг (в том числе 106 на немецком языке, 23 – на французском, 17 – на английском и 2 в русских переводах); из 232 статей (206 немецких, 13 французских и 13 английских), помещенных в 49 периодических изданиях (34 немецких, 7 французских, 8 английских)23
Там же. Т. 28. C. VIII.

В июне 1916 года работа «Империализм, как новейший этап капитализма» была завершена. Пожалуй, главная трудность заключалась в том, чтобы уложить собранный материал в рамки пятилистной книжки, сохраняя при этом легальность и популярность жанра. И когда издатели, вопреки прежней договоренности, потребовали – по примеру других брошюр – сократить объем работы до трех листов, Владимир Ильич отказался. «Весь материал, план и большая часть работы, – пишет он Покровскому, – были уже окончены по заказанному плану на 5 листов (200 страничек рукописных), так что сжать еще раз до 3-х листов было абсолютно невозможно… Подзаголовок “Популярный очерк” безусловно необходим, ибо ряд важных материй изложен применительно к такому характеру работы… Изо всех сил применялся к “строгостям” [цензуре]: трудно для меня это ужасно, чувствую, что неровностей тьма из-за этого. Ничего уж не поделаешь!»24
Ленин В.И. Поли. собр. соч. Т. 49. С. 256, 259.

2 июля он посылает рукопись заказной бандеролью Покровскому во Францию. И как раз именно в это время болезнь Крупской, ее, как она выражалась, «б аз едка», вновь обострилась и надо было немедленно ехать в горы. Буквально через несколько дней они отправились в кантон Сен-Галлен, неподалеку от Цюриха, и поселились километрах в восьми от станции Флумс, в доме отдыха Чудивизе, совсем близко к снежным вершинам.

«Дом отдыха, – вспоминала Надежда Константиновна, – был самый дешевый, 2½ франка в день с человека… Утром давали кофе с молоком и хлеб с маслом и сыром, но без сахара, в обед – молочный суп, что-нибудь из творога и молока на третье, в 4 часа опять кофе с молоком, вечером еще что-нибудь молочное. Первые дни мы прямо взвыли от этого молочного лечения, но потом дополняли его едой малины и черники, которые росли кругом в громадном количестве.

Комната наша была чиста, освещенная электричеством, безобстановочная, убирать ее надо было самим и сапоги надо было чистить самим. Последнюю функцию взял на себя, подражая швейцарцам, Владимир Ильич и каждое утро забирал мои и свои горные сапоги и отправлялся с ними под навес, где полагалось чистить сапоги, пересмеивался с другими чистильщиками и так усердствовал, что раз даже при общем хохоте смахнул стоявшую тут же плетеную корзину с целой кучей пустых пивных бутылок»25

Они много гуляли по горным тропам. Владимир Ильич обговаривал свои статьи, а потом садился и записывал их. Самочувствие Надежды Константиновны значительно улучшилось, и они уже думали о возвращении в Цюрих26
В.И.Ленин. Неизвестные документы. 1891–1922. М., 1999. С. 189.

Но пришло печальное известие…

25 (12) июля 1916 года, на даче в Больших Юкках, близ финской границы, на руках у Анны и Марии, на 82-м году жизни скончалась мать – Мария Александровна Ульянова. Тело ее перевезли в Петроград и похоронили рядом с могилой дочери Ольги. Гроб несли Марк Елизаров и Владимир Бонч-Бруевич. Владимир Ильич наверняка вспомнил, как за четверть века до этого, 10 мая 1891 года, он шел за гробом Ольги, поддерживая под руку тихую, натянутую, как струна, мать. Они шли «молча, опуская глаза, подавленные до последней степени нелепостью, дикостью, бессмысленностью утраты… Просто как-то не верилось самому себе [точь-в-точь как не веришь самому себе, когда находишься под свежим впечатлением смерти близкого человека]… Когда идешь за покойником, – писал тогда Владимир Ильич, – расплакаться всего легче именно в том случае, если начинают говорить слова сожаления…»27
Ленин В.И. Поли. собр. соч. Т. 4. С. 346–347.

Вот и теперь, получив известие о смерти матери, он не стал никому сообщать об этом. Ему не хотелось слушать ни слов сожаления, ни слов сочувствия. Владимир Ильич написал лишь два письма сестрам в Питер и «видно было, – вспоминала Анна Ильинична, – какая тяжелая это была для него утрата, как больно он ее переживал и сколько нежности проявил к нам, тоже подавленным этой кончиной»28
Там же. Т. 55. C. XXX.

Психологи знают – наилучший выход из стрессового состояния дает работа. Поэтому в Цюрих решили пока не возвращаться, а остаться здесь – в Чудивизе. «В доме отдыха, – пишет Крупская, – где цена за содержание 2½ франка с человека, “порядочная” публика не селилась». А от швейцарских трудяг, с их сдержанностью и тактом, можно было не опасаться ни досужих расспросов, ни навязчивых собеседников.

И опять они бродили вдвоем по безлюдным горным тропам. И вновь он обговаривал свои статьи. Потом, вернувшись, садился к окну и убористым почерком записывал их. Дом был старый, деревянный, со скрипучими ступеньками. А под окном, по вечерам, «хозяйский сын играл на гармонии и отдыхающие плясали во всю. Часов до одиннадцати раздавался топот пляшущих»29
Воспоминания о В.И.Ленине. Т. 1. С. 426.

Но беспокоило совсем не это…

В августе Юрий Пятаков, которому в те дни исполнилось 26 лет, прислал статью «Пролетариат и “право наций на самоопределение…”». Владимир Ильич был рад, когда Пятаков и Евгения Бош, бежавшие из сибирской ссылки через Японию и США, в феврале 1915 года появились в Берне. Вместе с Лениным «японцы» стали издавать журнал «Коммунист». Но вскоре стало очевидным, что по ряду вопросов их позиции расходятся. Началось выяснение отношений. И присланная Пятаковым статья показала, что «молодые» абсолютно не воспринимали критики, а часто и не вполне понимали ее. «Говорим мимо друг друга»30
Ленин В.И. Поли. собр. соч. Т. 49. С. 346.

, – заметил Владимир Ильич. Было в этом что-то от молодости, но гораздо больше – от теоретического дилетантизма.

Если суммировать статьи и письма Ленина и его оппонентов, то суть разногласий состояла в следующем…

То, что в империалистическую эпоху рамки демократических свобод, как правило, суживались – признавали обе стороны. Используя экономическую зависимость и придавленность массы населения, буржуазия умело манипулирует голосами избирателей. Добиваясь необходимых ей решений, она – и прямо и косвенно – подкупает государственных чиновников и само правительство, проституируя тем самым все и всякие «права человека».

Никто не отрицал и того, что в начале XX столетия под видом «защиты отечества» ведутся, как правило, войны за передел сфер влияния. И уж тем более все понимали, что за тягой угнетенных народов к самоопределению зачастую скрывалась эгоистическая политика национальной буржуазии, стремление к стравливанию различных национальностей, а также мещанское убеждение в том, что «наши клопы – лучшие в мире!»

Но значит ли это, как полагал Пятаков, что из факта «неосуществимости» полной демократии в эпоху империализма вытекает отрицание демократии как таковой? Что из факта корыстности национальной буржуазии вытекает отрицание борьбы за самоопределение наций? И значит ли, что понимание сути происходящей империалистической бойни ведет к отрицанию всяких войн вообще? На все три вопроса Ленин дает отрицательный ответ. Он решает опубликовать статью Пятакова в «Сборнике “Социал-Демократа”» № 3, сопроводив ее своей статьей «О карикатуре на марксизм и об “империалистическом экономизме”».

«“Революционной социал-демократии, – пишет Ленин, – никто не скомпрометирует, если она сама себя не скомпрометирует”. Это изречение всегда приходится вспоминать и иметь в виду», когда на то или иное теоретическое положение марксизма, «кроме прямых и серьезных врагов… “набрасываются” такие друзья, которые безнадежно его компрометируют – по-русски: срамят – превращая его в карикатуру»31
Там же. Т. 30. С. 77.

Проблема Пятакова – непонимание диалектики жизни. «Он хочет отрицание защиты отечества превратить в шаблон, вывести не из конкретно-исторической особенности данной войны, а “вобче”. Это не марксизм»32
Там же. С. 65.

Ленин поясняет: «Войны вещь архипестрая, разнообразная, сложная. С общим шаблоном подходить нельзя». Он уточняет: «Мы вовсе не против вообще “защиты отечества”, не против вообще “оборонительных войн”. Никогда этого вздора ни в одной резолюции (и ни в одной моей статье) не найдете. Мы против защиты отечества и обороны в империалистической войне…»33
Ленин В.И. Поли. собр. соч. Т. 49. С. 288, 369.

Если с обеих сторон, как это было в древности между Римом и Карфагеном, а теперь – между Англией и Германией, целью войны является грабеж: борьба за колонии, за рынки и т. п., тогда отношение к войне подпадает под правило: если «2 вора дерутся, пусть оба гибнут»34
Там же. С. 370.

А чтобы спасти от неизбежной гибели в такой войне миллионы людей, необходимо повернуть оружие против зачинщиков этой бойни. Против правительства своей страны.

В нашей нынешней «исторической публицистике» довольно часто (иногда по незнанию, но, как правило, по умыслу) подменяют «поражение своего правительства» – «поражением России». Между тем, «поражение правительства», а проще – его свержение означает совершенно иное.

Даже из школьного курса истории известно, что «поражение правительства», т. е. свержение короля в 1793 году во Франции стало прологом к триумфальному шествию революционной французской армии по Европе. Да и Гучков с офицерами-заговорщиками, намеревавшийся осенью 1916 года добиться насильственного отречения Николая II и отставки его кабинета, тоже полагал, что это предотвратит поражение России.

Разница заключалась в том, что Гучков хотел использовать дворцовый переворот для продолжения войны. А большевики видели в свержении правительства возможность революционного выхода из кровавой бойни. Ибо «всякий победный шаг революции спасет сотни тысяч и миллионы людей от смерти, от разорения и голода»35
Там же. Т. 31. С. 295.

Причем речь шла, подчеркивал Ленин, не о «саботаже войны», не об убийстве царских министров, подобно тому, как в октябре 1916 года Фридрих Адлер застрелил австрийского премьера. Такого рода акции, считал Владимир Ильич, – вредны. Он был убежден, что «только массовое движение можно рассматривать как политическую борьбу… Не терроризм, а систематическая, длительная, самоотверженная работа революционной пропаганды и агитации, демонстрации и т. д. и т. д…. против империалистов, против собственных правительств, против войны – вот что нужно»36
Там же. Т. 49. С. 14, 312,313.

И это должны делать, полагал Ленин, не только большевики России, интернационалисты «не одной только нации», а всех воюющих государств, как уже делают К. Либкнехт, Р. Люксембург в Германии, Ф. Лорио, А. Гильбо во Франции, Д. Серрати, А. Грамши в Италии, Д. Маклин в Англии, Ю. Дебс в США и другие.

Но вместе с тем необходимо помнить, что в империалистическую эпоху могут быть и справедливые, оборонительные, революционные войны. И если, к примеру, вопрос стоит «о свержении чуженационального ига» – воевать надо. Так что «если во время войны, – заключает Владимир Ильич, – речь идет о защите демократии или о борьбе против ига, угнетающего нацию, я нисколько не против такой войны и не боюсь слов “защита отечества”, когда они относятся к этого рода войне или восстанию»37
Ленин В.И. Поли. собр. соч. Т. 49. С. 288, 324; Т. 30. С. 262.

Что касается демократии, то и при империализме нельзя отрицать «возможность полнейшей демократии внутри нации богатейшей при сохранении ее господства над нациями зависимыми. Так было в древней Греции, – поясняет Ленин, – на почве рабства». Но главное, «социализм невозможен без демократии в двух смыслах: (1) нельзя пролетариату совершить социалистическую революцию, если он не подготовляется к ней борьбой за демократию; (2) нельзя победившему социализму удержать своей победы и привести человечество к отмиранию государства без осуществления полностью демократии». И даже диктатура пролетариата «вполне совместима с демократией полной, всесторонней… (вопреки вульгарному мнению)»38
Там же. Т. 30. С. 128, 386; Т. 49. С. 380.

Конечно, все «разговоры о “правах” кажутся смешными во время войны, – пишет Ленин, – ибо всякая война ставит прямое и непосредственное насилие на место права…» Именно мировая война, утверждает он, породила «эпоху штыка»: «Это факт, значит, и таким оружием надо бороться». Но при этом надо всегда помнить, что «в нашем идеале нет места насилию над людьми». Поэтому, когда Пятаков и его ужасно левые друзья, отвергая право наций на самоопределение, заявили, что надо ориентироваться на экономическую целесообразность, а «воля и симпатии населения» являются «исторически неправомерной сентиментальностью», Ленин ответил, что подобные взгляды не имеют никакого отношения к марксизму и являются ничем иным, как «империалистическим экономизмом». «…Неловко разжевывать азбуку марксизма, – заключает Владимир Ильич, – но как же быть, когда П.Киевский [Ю.Пятаков] не знает ее?»39
Там же. Т. 30. С. 68, 69, 122, 127;Т. 49. С. 27.

Прошел месяц их пребывания в Чудивизе. Никаких сведений о судьбе брошюры об империализме не поступало. Лишь в начале августа выясняется, что рукопись задержана французской цензурой. Цензоров, видимо, насторожило обилие немецких источников и статистических данных («ах, эти немцы! – шутливо замечает Владимир Ильич, – ведь они виноваты в пропаже! Хоть бы французы победили их!»40
Ленин В.И. Поли. собр. соч. Т. 49. С. 274.

). Пришлось заново переписывать 200 страниц и еще раз отправить их, используя на сей раз конспиративные каналы связи «Социал-Демократа»41
Там же. С. 265, 266, 274.

После шестинедельного пребывания в горах Надежда Константиновна совсем поправилась. И в начале сентября решили вернуться в Цюрих. В Чудивизе существовал свой обычай проводов. Часов в шесть утра звонил колокол, собирались отдыхающие и «пели прощальную песню про кукушку какую-то. Каждый куплет, – пишет Крупская, – кончался словами: “Прощай, кукушка!”». Вот и в это утро все «санаторы» собрались на проводы двух русских и спели традиционную «кукушку». «Спускаясь вниз через лес, – продолжает Крупская, – Владимир Ильич вдруг увидел белые грибы и, несмотря на то, что шел дождь, принялся с азартом за их сбор… Мы вымокли до костей, но грибов набрали целый мешок. Запоздали, конечно, к поезду, и пришлось часа два сидеть на станции в ожидании следующего…»42
Воспоминания о В.И.Ленине. Т. 1. С. 427.

В Цюрихе выяснилось, что рукопись об империализме в Питере получена, но издательские редакторы, среди которых преобладали меньшевики, вычеркнули всю полемику с Каутским и Мартовым. И это было уже не обычной литературной редакцией, на которую Владимир Ильич дал полное согласие, а вторжением в авторский замысел, продолжением тех политических «игр», точнее – склок, в которые нередко превращалась полемика большевиков с меньшевиками и наоборот.

"Конъюнктурное толкование событий и фактов прошлого практиковалось во всех государствах и во все времена", - говорит исследователь раннесоветской эпохи профессор Владлен Логинов

Когда-то он слыл "либеральным" историком. В шестидесятых-восьмидесятых годах, насколько тогда это было возможно, снимал хрестоматийный глянец с Ленина, препятствовал мифологизации событий Гражданской войны.

Будучи сотрудником Института марксизма-ленинизма при ЦК КПСС, входил в худсоветы "Мосфильма" и Театра на Таганке - своим статусом прикрывал от цензурных нападок кинокартины и спектакли о первых годах советской власти. Да и сам занимался искусством - в соавторстве с Михаилом Шатровым, Виталием Мельниковым, Александром Зархи написал сценарии нескольких художественных фильмов.

Времена изменились. На смену старым мифам пришли новые. На их фоне Логинов теперь выглядит "ортодоксальным" историком. Но он не считает себя ни "либералом", ни "ортодоксом". Просто продолжает свои исследования, отметая упреки равно как в "очернении", так и в "обелении" советского прошлого.

На прошедшей недавно в Москве международной ярмарке Non/Fiction он участвовал в презентации первых пяти томов собрания сочинений Михаила Горбачева. Еще более десяти сейчас находятся в работе. Владлен Логинов - руководитель этого проекта.

"Они думают, что документы не сохранились"

- Неужели Михаил Сергеевич размахнулся на пятнадцать-двадцать томов мемуаров?

Это не мемуары. Это уникальное собрание речей, статей и других документов. Там есть выступления на заседаниях Политбюро, различного рода записи бесед и телефонных разговоров... Эти документы раскрывают события тех лет с новой, подчас неожиданной стороны, показывают, как возникали и развивались какие-то процессы (помните: "процесс пошел"), какая-то идея. Все это мы включаем в тома. И будет их более двадцати. Редакторы, корректоры, а большинство из них уже немолодые люди, сейчас читают это с огромным интересом. Знаете, как это смешно и грустно - читать о времени, которое ты сам помнишь.

- Почему грустно - могу понять. А почему смешно?

Смешно прежде всего на фоне мемуаристики политических деятелей горбачевской эпохи. Написано так, будто авторы совершенно уверены, что никаких документов не сохранилось, и можно плести что угодно. Вы знаете, в русской истории есть два периода, которые могут соревноваться между собой. Это 1917-1921 годы и время, именуемое Перестройкой.

- Соревноваться в чем?

В оболганности и заплеванности. Врут все. Причем даже и в мелочах. В первых вариантах своих мемуаров Кравчук и Шушкевич рассказывали, сколько и чего было ими с Ельциным выпито в Беловежье. А в последних своих интервью Шушкевич говорит, что они там вообще не пили - мол, так напряженно работали, что не до выпивки было. Смешно это читать. Ведь сколько пустых бутылок оттуда потом было вынесено! И так буквально по каждому эпизоду. А почитайте, что бывшие соратники Горбачева пишут про августовский путч! За что я уважаю нашу молодежь, так это за то, что она ничему не верит на слово.

Пророк, "предсказывающий назад"

- У Пастернака есть такие строки: "Однажды Гегель ненароком/ и несомненно наугад/ назвал историка пророком,/ предсказывающим назад". Вы согласны с таким толкованием профессии историка?

Отчасти согласен. Но раньше историк хотя бы не добывал свой хлеб с такой легкостью и непринужденностью, как теперь. Это была профессия, во-первых, трудоемкая, во-вторых, пыльная. "И пыль веков от хартий отряхнув..." - тут "пыль" ведь не только в метафорическом смысле. А сейчас расплодились историки-конструкторы. Они конструируют историю из кубиков. Есть какой-то набор кубиков, и вот из них составляются разные комбинации. Все эти кубики известны наперечет: Гражданская война, коллективизация, Великая Отечественная, сталинские репрессии... Всяк толкует эти события, сообразуясь не с исторической правдой, а со своими политическими взглядами.

- Борьба за собственную трактовку истории увлекла и политиков. К примеру, в Литве запрещены серп и молот, пятиконечная звезда и прочие символы СССР. Они приравнены к символике Третьего рейха. А Украина вменяет России голодомор.

Политические праздники на могилах, пляски на костях - это всегда дурно пахнет. Жертвами массового голода в период сталинской коллективизации с репрессивной системой хлебозаготовок оказались не одни лишь украинцы, но и русские, казахи, немцы, народы Северного Кавказа... Голод 30-х годов, охвативший Поволжье, Сибирь, Казахстан, Украину (да, и Украину, никто же не отрицает) был гуманитарной катастрофой. Общей бедой народов СССР. А не "актом геноцида в отношении украинского народа". Но если какому-то государственному деятелю завтра потребуется доказать, что, скажем, та же Украина внесла наибольший вклад в победу над фашизмом, тут же найдутся историки, которые обслужат эту политическую установку. Что касается серпа и молота - во всем мире это символы труда. Их отрицание - это отрицание того места, которое труд занимает в обществе. Один видный английский экономист сказал недавно, что Россия не встанет на ноги, если не восстановит престиж честного труда в сознании простых людей.

- А вам приходилось "предсказывать назад", подгонять исторические факты под нужный "результат"?

Институт марксизма-ленинизма, где я служил, в сущности, этим и занимался. Например, оснащал "генеральную линию" ленинскими цитатами. Никита Сергеевич Хрущев вернулся из Америки, начинается кукурузная эпопея. Директору ИМЛ - срочное задание: найти у Ленина что-нибудь насчет кукурузы. И находили. Потом Хрущева смещают. И поступает новый заказ: с помощью ленинской цитаты сделать так, чтобы о кукурузе было забыто. Пожалуйста! У Ленина тотчас отыскивается какая-нибудь записочка, где говорилось, что выращивать ту или иную сельскохозяйственную культуру нужно только там, где для нее имеются благоприятные природно-климатические условия. Такие госзаказы периодически поступали. Но параллельно все-таки развивалась и научная работа. Была официозная наука, но были и серьезные, глубокие исторические исследования. Даже в условиях цензуры.

- А когда историческая наука России переживала "золотой век"?

Она никогда не имела своего "золотого века" - всегда испытывала на себе давление со стороны фанатичных апологетов различных учений, продажных политиканов, алчных временщиков и властолюбивых правителей. Почитайте крупнейшего знатока русских летописей Шахматова: политическое, моральное воздействие, а то и просто физическое насилие над летописцами, подчистки и поправки, вставки и целые фрагменты, переписанные заново, - подобных фактов в российской да и не только российской истории великое множество.

- А Карамзин, Ключевский, Соловьев? В своих исторических изысканиях они разве не были беспристрастны?

Не надо строить иллюзий относительно абсолютной объективности Соловьева, Карамзина, Ключевского, Костомарова и многих других действительно великих историков. В 1823 году Карамзин написал издателю Погодину, что ему удалось сделать открытие, которое перевернет существовавшие представления об убиении царевича Дмитрия по приказу Годунова. О своей новой версии Карамзин собирался сообщить читателям в готовившемся десятом томе "Истории государства Российского". Каково же было изумление Погодина, когда, получив этот том, он не увидел в указанном сюжете никаких новаций. Убиенный царевич Дмитрий был, как известно, канонизирован, а жития святых переписывать не рекомендовалось.

- Переписывать историю в угоду политической конъюнктуре - это только российская традиция?

Нет, так было везде и всегда. Скажем, когда в Англии кому-то требовалось доказать свою принадлежность к династии лордов, нужные предки моментально "отыскивались". То же самое и во Франции было. А у нас Иван Грозный чистил летописи - некоторые боярские фамилии лично, своей рукой вычеркивал. Драма исторической науки в том, что эта наука тесно соприкасается с политикой. Власти любого государства всегда ищут опору в прошлом.

- А романтизация не всегда славного прошлого?

Это свойственно многим странам. Возьмите англичан с их колониальной политикой и вспомните знаменитые строки Киплинга: "Запад есть Запад, Восток есть Восток, и вместе им не сойтись". Это же поэзия, это же приключения! Или возьмите Америку. Истребление коренного населения, индейцев там стало сюжетом бесчисленных вестернов. А у нас, если верить сегодняшним книгам и фильмам, что ни эпоха, то помойная яма.

- Ну, мы тоже изрядно преуспели в романтизации нашего прошлого. Даже Окуджава, чей отец был репрессирован, воспел "комиссаров в пыльных шлемах" и произвел комсомолку в "богини"...

Романтизируя, скажем, Гражданскую войну, мы погружали в грязь какой-нибудь другой период нашей жизни. И по законам "обратной волны" все это потом разворачивалось на сто восемьдесят градусов. "Красные" - "белые", сталинизм - антисталинизм... Из таких вот кубиков конструируются сегодня массовые представления о том, что было. К реальной картине прошлого, а уж тем более к начавшейся новой эпохе, все это не имеет никакого отношения.

Правда истории и правда искусства

- Произведения литературы и искусства о событиях прошлого у историков нередко вызывают нерв ную дрожь. На писателей, режиссеров сыплются обвинения то в "очернении", то в "лакировке"...

Это вечная проблема. Как только исторический персонаж становится объектом пристального изучения со стороны общества, он моментально мифологизируется. На Руси в каждой деревенской избе был, как известно, красный угол. Что там висело до 1917 года? Икона Божьей Матери, Николай-угодник, еще кто-нибудь из святых и непременно портрет государя императора. После свержения царя - опять Богоматерь, Николай-угодник, но уже вкупе с Марксом, Лениным и Розой Люксембург. И так всегда. Кто такой Сталин? Верный ученик Ленина. А кто такой Хрущев? Верный продолжатель дела Ленина. Легитимность правителя ищется в прошлом.

- Я сейчас о другом. Как соотносится, скажем, "Капитанская дочка" с историей пугачевского бунта? Насколько Пушкин точен в изображении реальных событий?

Чтобы показать Пугачева объемно, Пушкину потребовалось написать целый ряд эпизодов, в том числе знаменитый эпизод с тулупчиком. И таким образом читатель увидел в Пугачеве живого человека в самых разных его проявлениях, а не кромешного злодея. Для понимания характера и деяний исторического лица художественный образ иной раз бывает более убедителен, чем тонны документов. А путь к научной истине подчас лежит через поэтические прозрения. "Открылась бездна, звезд полна/, звездам числа нет, бездне - дна". Ломоносов это написал еще до научных открытий о бесконечности Вселенной.

- Вы много работали в кино. Как, по-вашему, вправе ли драматург да и любой создатель произведения искусства, обращаясь к реальным событиям прошлого, пожертвовать исторической правдой ради правды художественной?

Противопоставлять одно другому, мне кажется, непродуктивно. Тут всему своя мера. Слепое, буквальное воспроизведение исторической фактуры, не согретое чувством, художественной фантазией, никогда не приводит к достойному результату. Но и бескрайний вымысел, пренебрежение фактами - верный путь к профанации исторической темы. Да и зачем выдумывать то, чего не было? История иной раз преподносит такие сюжеты, дает такие сцепления событий, какие драматургу не могут привидеться даже в кошмарном сне.

- Вы консультировали несколько фильмов о Ленине. Неужто все в них соответствовало исторической правде?

Идейный пафос этих фильмов может сегодня кого-то раздражать, но там каждый эпизод имел документальную основу, опирался на реальные факты и события. Вот вам пример. Евгений Габрилович работает над сценарием картины "Ленин в Польше". Предстоит написать эпизод о том, как в Поронино, где находится Ленин, для участия в совещании ЦК РСДРП прибывает большая группа российских рабочих. Габрилович мне говорит: "Между Лениным и рабочими здесь должен возникнуть какой-то теплый, человеческий контакт. Ленин давно не видел людей из России. Не может быть, чтобы при встрече обошлось без выпивки. Посмотрите, нет ли тому документального подтверждения". "Хорошо, - говорю, - посмотрю". Обратился к архивам - да, Ленин сел на велосипед, поехал в магазин, купил несколько бутылок спиртного, рабочие добавили к столу кур, сало из своих дорожных запасов, и действительно был выпивон. Но если бы я, будучи официальным консультантом картины, не дал письменное заключение, что данный эпизод подтверждается такими-то документами, хранящимися в таком-то архиве, поронинское застолье в сценарий бы не вошло.

- Ваше отношение к Ленину не изменилось?

Вряд ли тут можно говорить о каком-то "отношении". Я просто о Ленине много знаю. Четыре года назад у меня вышла книга "Выбор пути" - первая из задуманной мной большой биографии Ленина. В этой книге - детство, юность будущего вождя. Скоро выйдет другая. В ней 17-й год - тот кусок ленинской биографии, что связан с революцией. Какие-то периоды я пока пропускаю. Сейчас вот, минуя Гражданскую войну и НЭП, приступаю к исследованию под условным названием "Смерть Ленина".

- Мне трудно поверить в вашу беспристрастность. Любое биографическое повествование всегда окрашено личным отношением автора к своему герою. А уж биография Ленина... Ее невозможно писать отстраненно.

Как раз так - отстраненно - я и стараюсь писать. "Пошел туда-то, встретился с тем-то"... Я не занимаюсь интерпретацией ленинской биографии. Только факты. Что же касается фигуры самого Ленина, то напомню лишь слова его злейшего противника Карла Каутского: "Надо быть сумасшедшим, чтобы отрицать величие Ленина".

- В советские времена историк был не свободен от идеологических пут. Но он и ныне от них не свободен, и чтобы убедиться в этом, достаточно перелистать некоторые школьные учебники по истории. Вы ощущаете сегодня на себе пресс господствующих теорий, "правильных" концепций?

Нет, все это меня не затрагивает. Тут ведь многое зависит от тебя самого. Помните, как сказано у Салтыкова-Щедрина? "И времена были бы не такими подлыми, если бы мы сами не были такими подлецами". В любые времена можно оставаться порядочным человеком, не идти против совести и своих убеждений. Но я никого не осуждаю...

Уволен за "белогвардейщину"

В 1979 году журнал "Юность" напечатал роман-хронику "Февраль" - документальное повествование о февральской революции. Его авторами были Михаил Шатров и Владлен Логинов. Публикация вызвала гнев высокого партийного начальства. За "объективистский подход к истории, принижение роли большевистской партии" роман был объявлен "белогвардейским". Его книжный тираж пустили под нож. "Я в ту пору был сотрудником отдела истории Института марксизма-ленинизма при ЦК КПСС, - рассказывает Логинов, - и за "литературную белогвардейщину" меня поперли с работы". Недавно вышла в свет книга "В Политбюро ЦК КПСС". Ее автор, Анатолий Черняев, более двадцати лет работал в аппарате ЦК и вел подробнейший дневник. "Из этой книги, - говорит Логинов, - я узнал, что мое "дело" слушалось на самом верху. Кстати, Черняев и помог мне потом устроиться на работу, поскольку меня никуда не брали".

В 1902 году, когда Ленин и Крупская жили в Лондоне, они нередко заходили в тамошний зоопарк и, как рассказывала Надежда Константиновна, подолгу простаивали перед клеткой белого волка. Все звери с течением времени привыкают к клетке: медведи, тигры, львы, объяснил нам сторож. Только белый волк с русского севера никогда не привыкает к клетке - и день и ночь бьется о железные прутья решетки. Этого русского волка Крупская и вспомнила спустя 15 лет, зимой 1916/17 года, в Цюрихе… .

«В половине февраля (1916 года), - пишет Крупская, - Ильичу понадобилось поработать в цюрихских библиотеках, и мы поехали туда на пару недель, а потом все откладывали да откладывали свое возвращение в Берн да так и остались жить в Цюрихе…

Пошли нанимать комнату. Зашли к некоей фрау Прелог, скорее напоминавшей жительницу Вены, чем швейцарку. Объяснялось это тем, что она долго служила поварихой в какой-то венской гостинице. Устроились было мы у ней, но на другой день выяснилось, что возвращается прежний жилец. Ему кто-то пробил голову, и он лежал в больнице, а теперь выздоровел» .

Жилье сняли у семьи социал-демократа сапожника Каммерера в старом - чуть ли не XVI века - мрачном доме. Комната была длинной, неудобной, с окном, выходившим во двор. А так как в подвале работала еще и колбасная фабричка, то со двора воняло тухлятиной и форточку открывали только ночью. «Можно было, - пишет Надежда Константиновна, - за те же деньги получить лучшую комнату, но мы дорожили хозяевами…

Квартира была поистине интернациональная: в двух комнатах жили хозяева, в одной - жена немецкого солдата-булочника с детьми, в другой - какой-то итальянец, в третьей - австрийские актеры с изумительной рыжей кошкой, в четвертой - мы, россияне. Никаким шовинизмом не пахло…» .

Первые пару месяцев продолжали ходить к фрау Прелог обедать. После смерти в марте 1915 года Елизаветы Васильевны - матери Надежды Константиновны, они питались в Берне в дешевой (65 сантимов за обед) студенческой столовой. И после такой кухни еда венской поварихи очень нравилась. Публика, столовавшаяся у нее, была довольно пестрой. Тут была и больничная сиделка, и проститутка, и какие-то явно уголовные типы. «Очень скоро мы почувствовали, - пишет Крупская, - что попали… в самое что ни на есть цюрихское „дно“… Нас никто не стеснялся и, надо сказать, в разговорах этой публики было гораздо более человеческого, живого, чем в чинных столовых какого-нибудь приличного отеля». Но было очевидно, что тут «легко можно влипнуть в какую-нибудь дикую историю» , а для эмигрантов это было вдвойне небезопасно.

Поэтому от услуг фрау Прелог пришлось отказаться. Тем более что новая хозяйка, фрау Каммерер, умудрилась научить Надежду Константиновну тому, чему за все годы эмиграции не смогла обучить ее мать: как быстро, дешево и сытно готовить обед и ужин. «Однажды, - рассказывает Крупская, - во время того, как мы с хозяйкой поджаривали в кухне на газовой плите каждая свой кусок мяса, хозяйка возмущенно воскликнула: „Солдатам надо обратить оружие против своих правительств!“ После этого Ильич и слышать не хотел о том, чтобы менять комнату» .

Иногда ходили в гости. В Берне, где рядом жили Зиновьевы, Арманд, Шкловские, это случалось чаще. Особенно привязался Владимир Ильич к Стёпке - сыну Зиновьевых. И в июне 1916 года, уже из Цюриха, Ленин писал: «…привет Стёпке, который, должно быть, так уже вырос, что к потолку подбросить я его не смогу!» . Ну, а в Цюрихе захаживали к Харитоновым, дочке которых в феврале 1917 года исполнилось лишь два годика.

В этот день - воскресенье 11 февраля (29 января) - Владимир Ильич и Надежда Константиновна загодя пошли покупать подарок. «В магазине игрушек, - рассказывал потом сам Ленин, - у нас глаза разбежались. Смотрим: на полках и стойках кругом множество всяких игрушек; мы растерялись, не знали, что и выбрать. „Купим вон ту красивую куклу“, - говорит Надя. „Нет, не пойдет, - отвечаю я, - не станем мы покупать куклу, поищем что-нибудь поинтереснее“ Продавец все подавал нам игрушки: тут были и зайцы, и кролики, и котята, и мячи и т. д. „Нет, - говорю, - все не то“ Осматриваю полку за полкой и вдруг на самой верхней полке вижу вот эту самую собачонку. Одно ушко у нее торчит кверху, на шее красная ленточка с бубенцом, острая мордочка, и такой у нее шельмоватый р-р-революционный вид. „Вот, - говорю я Наде, - эту собачку мы и возьмем!“

Ну, какова? Нравится? - Владимир Ильич, вспоминает уже сама Харитонова, при этом так заразительно смеялся, показывая нам игрушку со всех сторон и любуясь ею сам, что мы все пришли в восторг» .

В обычные дни распорядок дня был достаточно однообразным. С 9 часов - библиотека. С 12 до 1 часа, когда ее закрывали на обед, шли домой. К 1 часу вновь возвращались в читальный зал и сидели там до шести, до закрытия. По четвергам, когда библиотека после обеда не работала, уходили на гору - Цюрихберг. «Ильич обычно покупал две голубые плитки шоколада с калеными орехами по 15 сантимов… и мы шли на гору. Было у нас там излюбленное место в самой чаще, где не бывало публики, и там, лежа на траве, Ильич усердно читал».

В общем, работал Владимир Ильич много. Здесь, в Цюрихе, он написал для очередных номеров «Социал-Демократа» и «Сборника „Социал-Демократа“» множество статей. Среди них - «О брошюре Юниуса», «Итоги дискуссии о самоопределении», «Империализм и раскол социал-демократии», «О „программе мира“», «О сепаратном мире» и др.

Огромное внимание уделял он регулярной переписке с Русским бюро ЦК РСДРП, Петербургским и Московским комитетами, ссыльными большевиками в Сибири. Организовывал транспорт нелегальной литературы из-за границы в Россию. Поддерживал связь с лидерами интернационалистов европейских стран. Руководил деятельностью Бюро «циммервальдской левой». В апреле 1916 года участвовал в работе международной социалистической конференции в горной деревушке Кинталь. Выступал на интернациональных митингах и собраниях. Ездил с рефератами…

Конечно, писалось это, как он сам выразился - в состоянии крайней усталости «и в дурном расположении духа». Такое состояние, как, например, у Зиновьева, могло бы принять хронический характер, если бы… Если бы не было у Владимира Ильича своеобразной «отдушины». Если бы его рабочий день в библиотеке зачастую не заканчивался «философскими чтениями»…

Впервые он увлекся такого рода литературой еще в ссылке. Многие труды Гегеля, Фейербаха, Канта и «неокантианцев» были проштудированы им еще тогда. Работа над «Материализмом и эмпириокритицизмом» в 1909 году стала как бы «вторым прочтением» философской классики. Теперь он шел по «третьему кругу». Причем, как и прежде, диапазон был достаточно велик: от Гераклита, Сократа, Платона, Аристотеля до Гегеля, Канта, Фейербаха, Маркса, Энгельса и современных европейских философов.

Владлен Логинов

«Послесловие» [к сборнику «В. И. Ленин. Неизвестные документы. 1891-1922гг.»]

Итак, «засекреченного Ленина» больше не существует. Исследователям открыт доступ к архивному фонду В.И. Ленина, ко всем сопутствующим материалам, часть документов, длительное время не публиковавшихся, собрана в данной книге. Лишь немногие из них с большим шумом и серьезными ошибками в комментариях были напечатаны нашей прессой в последние годы.

Если учесть, что в Собрании сочинений, Ленинских сборниках, Декретах Советской власти и Биографической хронике были опубликованы 24 тысячи документов, то данная книга, включающая лишь 422 документа, на первый взгляд покажется не столь уж значимой. По многим вопросам, затронутым в ней, мы не найдём ничего принципиально нового в сравнении с той информацией, которую давали прежние фундаментальные издания. И в этом смысле для тех, кто всерьез занимался изучением Ленина, она не представляет никакой сенсации.

И тем не менее научная ценность публикуемых документов несомненна. Прежде всего они подробнее и конкретнее освещают ряд сюжетов, которые раньше не получили полного отражения или вовсе оказались обойденными в официальных изданиях. Это касается, в частности, некоторых финансовых вопросов, связанных с деятельностью РСДРП в дооктябрьский период: переписка о «наследстве Н.П. Шмита» (1909—1911), с К. Каутским, К. Цеткин и Ф. Мерингом о деньгах, переданных им на хранение большевиками (1911). Впервые публикуется ряд документов по «делу Малиновского» (1914), изобличенного позднее в связях с охранкой. Наконец, особую группу составляет переписка с Инессой Арманд, запрет на которую в прежние времена можно объяснить лишь ханжеством составителей Полного собрания сочинений Ленина.

Однако основная масса материалов, включенных в сборник, относится к послеоктябрьскому периоду. Это письма, телеграммы, записки и другие документы, которые дополняют, а иногда и существенно корректируют имевшиеся представления о некоторых событиях гражданской войны и первых лет НЭПа.

Следует при этом заметить, что широкий резонанс, который получили некоторые материалы, включенные в настоящий сборник, связан не столько с новой информацией, которая в них содержится, сколько с избыточной политизированностью авторов появившихся в последние годы публикаций и непрофессиональными методами подачи и препарирования самих документов.

Слов нет, открытие архивов действительно позволило ввести в научный оборот огромный массив новых материалов по самым различным периодам российской истории. Десятки, если не сотни, профессиональных исследователей кропотливо изучают их, готовя новые фундаментальные труды.

Что же касается исторической публицистики, то она, отделившись от науки, стала вполне самостоятельным жанром. Беда ленинианы в том, что благодаря прессе, радио и телевидению посредством именно этого жанра сведения о Ленине приходят сегодня к миллионам людей. Именно в публицистике были впервые приведены некоторые ранее неизвестные ленинские документы с явно ненаучным, политизированным комментарием.

Между тем цитаты из новых документов сами по себе зачастую мало что объясняют. Документ как таковой для историка является не бесспорным доказательством, а объектом внимательного и скрупулезного научного исследования. Необходимо прежде всего поставить каждый документ, каждый конкретный факт в реальный исторический контекст.

К примеру, среди трех десятков писем Ленина И. Арманд, вошедших в этот сборник, одно — 6 (19) января 1917 г. — содержит фразу: «Насчет “немецкого плена” и прочее все Ваши опасения чрезмерны и неосновательны. Опасности никакой».

Публикуя этот документ в книге «Неизвестный Ленин. Из секретного архива», вышедшей в США в 1996 г., американский историк Р. Пайпс усматривает в нем наконец-то найденное подтверждение «контактам Ленина с германцами».

Но попробуйте поставить данное письмо в контекст всей переписки, в том числе и давно опубликованной. Откройте, например, страницу 367 в 49-м томе Полного собрания сочинений Ленина.

3 (16) января 1917 г. Ленин пишет Арманд о слухах относительно возможности вступления Швейцарии в войну. В этом случае Женеву, где находилась Арманд, займут французы. Что же касается Цюриха, где жил Ленин, то тут возникала опасность немецкой оккупации. Впрочем, он полагал, что покидать Цюрих нет необходимости, ибо «война невероятна».

В ответном письме Инесса, очевидно, писала, что Владимир Ильич недооценивает опасности интернирования и «немецкого плена», а посему надо думать о переезде. Вот Ленин и пишет ей 6 (19) января 1917 г.: «Насчет “немецкого плена” и прочее все Ваши опасения чрезмерны...». Так что не о связях с немцами шла речь. И предположение Р. Пайпса оказывается абсолютно несостоятельным.

Приверженность заданной «концепции», как и политическая ангажированность, может сыграть злую шутку даже с опытными исследователями. В том же сборнике, вышедшем в США, опубликован документ: записка Ленина, которая, по мнению подготовителей, инициировала начало массового «красного террора».

Основанием для датировки стало содержание записки:

«Я предлагаю тотчас образовать (для начала можно тайно) комиссию для выработки экстренных мер (в духе Ларина: Ларин прав).

Скажем, Вы + Ларин + Владимирский (или Дзержинский) + Рыков? Или Милютин?

Тайно подготовить террор: необходимо и срочно.

А во вторник решим: через СНК или иначе».

Ну а поскольку декрет о «красном терроре» был принят 5 сентября 1918 г., то записка и отнесена Пайпсом к 3 или 4 сентября того же года.

Но при такой датировке сразу возникает ряд вопросов. Во-первых, автор записки (Ленин) в эти дни после ранения находился на постельном режиме и по состоянию здоровья никаких записок не писал. Во-вторых, почему записка адресована Н. Крестинскому, с августа 1918-го по 1921 г. являвшемуся наркомом финансов? Почему в состав комиссии, связанной с террором, предлагались Рыков и Милютин, руководившие ВСНХ? И, наконец, какое отношение к разработке террористических мер мог иметь Ю. Ларин, занимавшийся вопросами сугубо хозяйственной жизни?

Ответы на эти вопросы приводят в совершенно иное время, а именно — конец 1920-го — начало 1921 г.

В октябре 1920 г. Ларину поручили подготовить предложения по ликвидации параллелизма в работе и сокращению экономических наркоматов и учреждений. На основе его предложений («в духе Ларина», как пишет Ленин) разработали проект постановления СНК «О приведении порядка деятельности экономических комиссариатов в соответствие с постановлением VIII съезда советов о Совете Труда и Обороны».

Как и предлагал Ленин, во вторник 22 февраля 1921 г. комиссия в состав Ларина, Крестинского, Владимирского и Рыкова представила проект на заседании СНК. С дополнениями и поправками его утвердили 17 марта 1921 г.

Естественно, что вся эта работа велась «тайно», ибо речь шла о сокращении десятков учреждений и увольнении тысяч чиновников, то есть «драконовских мерах» и действительном «терроре» по отношению к разбухшему бюрократическому аппарату. В настоящем сборнике документ поставлен на свое место — «ранее 22 февраля 1921 г.». Никакого отношения к декрету о «красном терроре» 1918 г. он не имел.

Эти уточнения тем более необходимы, что в настоящем сборнике помещено несколько документов, действительно касающихся вопросов красного и белого террора.

Анализируя любой из них, необходимо, видимо, учитывать не только его тип и характер — например, декрет, постановление правительства или же сугубо личная записка, но и практические последствия, к которым привел данный документ.

Поясню на примере...

Одним из многократно ныне цитируемых документов стала телеграмма Ленина пензенским руководителям 11 августа 1918 г. с требованием «непременно повесить» кулаков — организаторов мятежа, а для этого найти «людей потверже».

Что же произошло? Ведь еще в конце апреля 1918 г. Ленин предполагал возможность мирного получения хлеба из деревни с помощью товарообмена. А чуть ли не через неделю он ставит на СНК вопрос о введении продовольственной диктатуры. Дело в том, что относительная, хоть и минимальная стабильность продовольственного снабжения Центральной России обеспечивалась хлебом Украины, Поволжья, Сибири и Северного Кавказа. Но в конце апреля на Украине германские оккупанты привели к власти гетмана Скоропадского. Путь для украинского хлеба был перекрыт. В мае восстание чехословаков отрезало от Центра Сибирь и часть Поволжья. К июлю были блокированы все линии, связывавшие Москву с Северным Кавказом.

О том, каково было летом 1918 г. положение с хлебом, рассказывают современники:

«По моим наблюдениям, в мае 1918 г. в Питере редко можно было видеть лошадей, часть их была съедена, часть — подохла... К этому времени я не помню, чтобы где-нибудь встречал кошку или собаку: предприимчивые люди и их использовали...»

Элементарные расчеты, сделанные Наркомпродом, показывали, что в этой ситуации в Москве и Петрограде на одного человека придется лишь 3 фунта хлеба (1 кг 200 г) в месяц, да и то лишь за счет полной выкачки зерна в потребляющих центральных губерниях. Иными словами, речь шла о жизни десятков и сотен тысяч горожан.

Известно, что продразверстка была введена царским правительством еще 29 ноября 1916 г. Хлебную монополию узаконило 25 марта 1917 г. Временное правительство. Осенью того же года оно направило в деревню за продовольствием воинские команды, но и они не смогли решить эту задачу. Оружия в деревне после демобилизации армии, между прочим, вполне хватало, и вооруженных людей там не очень-то боялись.

Важную роль в планах Советской власти по снабжению городов должна была сыграть, в частности, Пензенская губерния, где, по данным Наркомпрода, существовали определенные резервы хлеба. Сюда направили уполномоченного ЦК Евгению Бош, продотряды из столицы. 5 августа в селе Кучки Пензенского уезда вспыхнул вооруженный мятеж. Пятеро продармейцев и трое членов сельского комитета бедноты были зверски убиты. Отсюда волнения перекинулись на четыре наиболее богатых соседних уезда. И если учесть, что Восточный фронт находился в этот момент всего в 45 километрах, то станет очевидной вся серьезность положения.

Может быть, отчасти это и объясняет тон ленинских телеграмм и писем в Пензу, требовавших «вешать» зачинщиков мятежа, «твердости» и «беспощадного массового террора».

Но не только это. Ленин не раз сетовал, что Советская власть похожа не столько на «диктатуру», сколько на «кисель». В письме Н. Рожкову, помещенном в настоящем сборнике, Ленин замечает: «Насчет “единоличной диктатуры”, извините за выражение, совсем пустяк. Аппарат стал уже гигантским — кое-где чрезмерным, — а при таких условиях “единоличная диктатура” вообще неосуществима, и попытки осуществить ее были бы только вредны». И в подобных условиях недостаток реальной власти нередко восполнялся либо обилием декретов, либо просто крепкими словами. Поэтому, когда в том же 1918 г. Ленин заметил, что за срыв монументальной пропаганды Луначарского следует «повесить», никто почему-то не бросился мылить веревку. Да и позднее, когда в 1921 г. Владимир Ильич написал П.Богданову, что «коммунистическую сволочь» следует сажать в тюрьму, а «нас всех и Наркомюст сугубо надо вешать на вонючих веревках», никто не собирался строить виселицы.

Ну а как же с пензенским выступлением? В село Кучки из Пензы направили отряд, который арестовал 13 непосредственных участников убийства и организаторов восстания. Всех расстреляли. В другие уезды и волости направили агитаторов. После сходов и митингов, на которых разъяснялась продовольственная политика Советской власти, волнения крестьян удалось прекратить.

Так было, конечно, не всегда и не везде. Но в данном случае, после данного документа Ленина, было именно так.

Побывав в 1920 г. в России, английский писатель Герберт Уэллс отмечал: «Столкнувшись с нехваткой почти всех предметов потребления, вызванной отчасти напряжением военного времени — Россия непрерывно воюет уже шесть лет, — отчасти общим развалом социальной структуры и отчасти блокадой, при полном расстройстве денежного обращения, большевики нашли единственный способ спасти городское население от тисков спекуляции и голодной смерти и, в отчаянной борьбе за остатки продовольствия и предметов первой необходимости, ввели пайковую систему распределения продуктов и своего рода коллективный контроль.

Советское правительство ввело эту систему, исходя из своих принципов, но любое правительство в России вынуждено было бы сейчас прибегнуть к этому. Если бы война на Западе длилась и поныне, в Лондоне распределялись бы по карточкам и ордерам продукты, одежда и жилье. Но в России это пришлось делать на основе не поддающегося контролю крестьянского хозяйства и с населением, недисциплинированным по природе и не привыкшим себя ограничивать. Борьба поэтому неизбежно жестока».

Так или иначе, важно понять, что попытки оценить периоды социальных потрясений, выдирая из сотен и тысяч документов те или иные письма и телеграммы, написанные зачастую «в пылу боя», не имеют к науке никакого отношения.

Другой пример еще более нагляден. Речь идет о многократно публиковавшихся в последние годы двух записках Ленина Э.Склянскому, относящихся к концу 1920 года. Комментарий к ним давался всегда лишь на сугубо эмоциональном уровне, не затрагивавшем ни существа дела, ни реальных событий.

Из текста записок, в частности, видно, что появление одной из них на свет связано с действиями С.Булак-Балаховича.

Бэй-Булак-Балахович, офицер старой армии, в феврале 1918 года добровольно вступил в Красную Армию, командовал полком, в ноябре того же года перешел к белым и в 1919 году в составе армии Юденича участвовал в наступлении на Петроград. После разгрома, в августе 1919 г., перешел на службу в армию Эстонии, а позднее — Польши.

В 1920 году Советская Россия заключила мирные договоры с Польшей, а также Эстонией, Латвией и Литвой. Несмотря на это, Б.Савинков помог Балаховичу сформировать из числа белогвардейцев, находившихся в этих прибалтийских государствах, несколько крупных и хорошо вооруженных отрядов. Переходя государственную границу, они стали совершать «рейды» на территорию Белоруссии. Когда же к месту вторжения подтягивались части Красной Армии, Балахович вновь переходил границу и благополучно возвращался на свои базы.

Приведем лишь некоторые тогдашние сообщения зарубежной прессы и радио о его борьбе за «освобождение России».

«Балахович вступил в Плотницу 2 октября, немедленно собрал всех евреев и потребовал денег. После того как евреи отдали все свои вещи, начались самые дикие убийства и пытки. У Моисея Плотника оторвали нос, а затем повесили его. Путерман, у которого изрубили шашками все семейство, сошел с ума и начал танцевать, а потом был расстрелян. Ефрему Поляку сначала отрубили руку, а потом с него живого содрали кожу. Илья Финкельштейн сожжен живым. Всех женщин и девушек в городе, вплоть до 9-летних детей, изнасиловали. 600 беженцев из Плотницы находятся сейчас в Пинске в невообразимой нужде».

«Подобный же погром произошел в Кремне Волынской губернии. Там в квартире Сокачева собрали 30 молодых женщин, которых после изнасилования перестреляли, мужчин же погнали к реке, где их бросали в воду и по плавающим стреляли до тех пор, пока всех не потопили.

Убийства происходили также в местечках вокруг Ковеля».

Но, может быть, все это лишь «газетные утки»? И в «святом, белом деле» ничего подобного быть не могло? Нет, все эти показания прессы и радио полностью подтверждаются известной книгой Б.Савинкова «Конь вороной». Поэтому продолжим дальше...

«Рига. 2 ноября. Берлинский “Голос России” от 27 октября сообщает новые сведения об ужасах, творимых Балаховичем. Отступая из Пинска, армия Балаховича оставила чудовищные следы грабежей, убийств, пыток невинных людей, изнасилования женщин, в том числе 12-летних девочек.

В деревне Инево, на границе Пинского и Ковельского уездов, добровольцы ограбили еврея, затем обмотали его колючей проволокой и катали по земле. Растерзанного и окровавленного его размотали и медленно жгли на огне; во время пыток еврей сошел с ума и был пристрелен. В ряде деревень произведены подобные же зверства с утонченным разнообразием приемов.

В городе Камень-Каширске все еврейские квартиры были разграблены. Всякого еврея, показавшегося на улице, убивали. С целью убийства возможно большего количества евреев балаховцы подожгли дома. Выбегавших расстреливали. 12 девушек подвергнуты пыткам. Полковник Дарский спокойно присутствовал при этом. Известен случай изнасилования одной девушки 34 солдатами. Изнасилована также 60-летняя старуха. После изнасилования ее облили керосином и подожгли.

Девице Эйзенберг, оказавшей сопротивление при изнасиловании, отрубили ноги. В ее присутствии убили ее отца и брата, затем подожгли дом».

Может быть, хватит? Пожалуй, хватит. Видимо, точно так же решил и Ленин после получения очередной информации с еще более подробным описанием зверств банд Балаховича. И вот во время заседания Совнаркома он и пишет записку заместителю председателя Реввоенсовета Склянскому: «...Постараться наказать Латвию и Эстляндию военным образом (например, “на плечах” Балаховича перейти где-либо границу хоть на одну версту и повесить 100-1000 их чиновников и богачей)...». Мало того, вскоре Ленин пишет еще одну записку, в которой предлагает под видом «зеленых» вторгнуться на 10-20 верст на территорию, занятую противником, и перевешать «кулаков, попов, помещиков. Премия: 100 000 руб. за повешенного...»

Читатель вправе сказать, что подобные методы борьбы с бандитами крайне жестоки и неприемлемы. Конечно, но нельзя упускать из виду, что эти методы родились в обстановке гражданской войны... Если документ используется для серьезного исследования, должен возникнуть вопрос: а каковы практические последствия записки?

28 октября 1920 года правительство РСФСР направило ноту правительству Великобритании, в которой говорилось, что после подписания перемирия с Польшей и мирных договоров с Эстонией, Латвией и Литвой «война между существующими правительствами прекратилась, но состояние войны продолжает существовать. В Белоруссии и в Западной Украине вооруженные банды, не подчиняющиеся никакому правительству, продолжают вести враждебные действия против граждан обеих советских республик. Эти вооруженные силы, под командованием Балаховича и Петлюры, снабжаются снаряжением и вооружением державами Антанты через Польшу, и поэтому эти державы являются главным образом ответственными за продолжающиеся страдания и кровопролития». Далее в ноте говорилось, что «лишь уничтожением, расформированием или сдачей вооруженных сил этих мародеров можно будет восстановить мир», и содержалось предупреждение о намерении России и Украины «положить конец их незаконным действиям».

В тот же день ноту направили и министру иностранных дел Латвии. Напомнив статью IV мирного договора о «воспрещении образования на территориях обеих стран военных отрядов, направленных против другой договаривающейся стороны», правительство РСФСР потребовало прекратить вербовку белогвардейцев и «доказать всему русскому народу, что Латвийское правительство искренне желает строго придерживаться мирного договора и жить с русским народом в действительной дружбе и мире». Аналогичные представления были сделаны правительствам Эстонии и Литвы, а 30 октября требование об интернировании банд Балаховича и Петлюры Польша получила от правительства Украины.

В ноябре 1920 года северо-западнее Мозыря частям Красной Армии удалось нанести серьезное поражение бандам Балаховича, а 5 декабря из Польши было получено радиосообщение: «26 ноября ночью остатки армии Балаховича перешли на польскую территорию, где были немедленно разоружены поляками в присутствии представителя Советской России, специально для этого прибывшего. Савинков совершенно отказался от Балаховича».

Таковы были практические последствия указаний Ленина...

Война — всегда война. У нее существуют свои безжалостные законы. С началом войны ее участники попадают в «поле вынужденных решений» и действуют по совершенно иным законам, нежели в мирное время. Помните, у Твардовского?

Есть война — солдат воюет,
Лют противник — сам лютует.
Есть сигнал: вперед! — Вперед.
Есть приказ: умри! — Умрет.

Но гражданская война — не просто война, а одна из самых жестоких войн, которые когда-либо знала история человечества. Она была жестока в США и Китае, в Испании и России. В ней всегда тесно переплетались высокое и низкое, любовь и ненависть, добро и зло.

Что же касается отношения советского руководства к гражданской войне, то напомним лишь некоторые факты.

1919 год. В марте по поручению президента США В.Вильсона и премьер-министра Великобритании Д.Ллойд-Джорджа в Москву прибывает В.Буллит. Огромные регионы России находятся в этот момент в руках белой армии и интервентов. И вот от имени держав Антанты Буллит предлагает Советской республике прекратить военные действия, заключить мир со всеми белыми и марионеточными правительствами, признать их власть на занятых территориях и заодно — уплатить все «царские долги» западным странам.

Для Советского правительства — предложения крайне невыгодные. Однако Ленин соглашается на них, и к 12 марта условия договора были выработаны. Прислушайтесь к мотивировке: «Мы деловым образом самые тяжелые условия мира подписали и сказали: “Слишком дорога для нас цена крови наших рабочих и солдат; мы вам, как купцам, заплатим за мир ценой тяжелой дани; мы пойдем на тяжелую дань, лишь бы сохранить жизнь рабочих и крестьян”».

Увы, ни мира, ни даже временного перемирия в гражданской войне добиться не удалось. Весной 1919 года белая армия развернула поначалу успешное наступление на Восточном фронте, и адмирал Колчак отверг какие-либо переговоры.

1920 год. В апреле Польше был предложен мир, как говорил Ленин, «на условиях в высшей степени выгодных для них». Но мир был сорван. 25 апреля польские войска перешли границу РСФСР и, используя более чем двукратный перевес сил, вышли к Днепру и заняли Киев. После переброски частей Красной Армии наступление остановили, а в июле—августе началось контрнаступление. Преследуя противника, советские войска подошли к Львову и Варшаве, но, оторвавшись от тылов и наткнувшись на яростное сопротивление поляков, откатились к прежней границе.

Ленин был одним из инициаторов «наступательной войны», но быстро извлек уроки из поражения и решительно выступил за переговоры, оставив за Польшей ряд районов Западной Украины и Белоруссии. Разъясняя свою позицию, он заявил, что считает допустимым это, мягко выражаясь, не очень-то благоприятное соглашение по принципиальным мотивам: «Лишь бы спасти десятки тысяч рабочих и крестьян от новой бойни на войне».

По свидетельству Клары Цеткин, беседуя с ней осенью 1920 года, Владимир Ильич говорил: «Могли ли мы без самой крайней нужды обречь русский народ на ужасы и страдания еще одной зимней кампании?.. Миллионы людей будут голодать, замерзать, погибать в немом отчаянии... Нет, мысль об ужасах зимней кампании была для меня невыносима».

Наконец, последнее ленинское выступление 20 ноября 1922 года. Многое в нем носило характер «итоговых» размышлений. Он говорил о том, что в ходе гражданской войны, когда «борьба шла не на жизнь, а на смерть», мы потеряли «главную ценность — человеческие жизни в невероятно большом масштабе», но нам удалось завоевать «право на мирное развитие» и восстановить российскую государственность (РСФСР) вплоть до самого Владивостока.

В свое время, побывав в Горках, Максим Горький запомнил слова Ленина: «Вынужденная условиями жестокость нашей жизни будет понята и оправдана. Все будет понято, все!»

Многие наши современники, так или иначе интересующиеся Лениным, могут не разделять столь определенно выраженной уверенности, поскольку в принципе не согласны с ленинской социально-экономической программой, внешнеполитическим курсом или негативно оценивают применявшиеся при Ленине жестокие меры подавления крестьянских восстаний, Кронштадтского мятежа, разные формы репрессий против инакомыслящей или политически оппозиционной советскому режиму интеллигенции, против духовенства, сопротивлявшегося изъятию церковных ценностей и т. д.

Материалы сборника, в дополнение к ранее изданным, дают новую пищу для размышлений и по этим сложным, неоднозначно оцениваемым проблемам.

Публикуя новые документы, составители данного сборника как раз и надеются на то, что читатель, обогащенный опытом современной жизни, — приложит максимум умственных усилий — не для того, чтобы «осудить» или «оправдать» их автора, а для того, чтобы понять его и его время...

Примечания:

1. Наст. издание, док. 100.

2. The unknown Lenin. From the secret archive. Edited by Richard Pipes. New Haven and London. 1996. P. 34

3. Наст. издание, док. 272. The unknown Lenin..., р. 56-57.

4. См.: Декреты Советской власти. Т. XIII. М., 1989, с. 209-217.

5. См. наст, изд., док. 137.

6. Наст, издание, док. 161.

7. Документы внешней политики СССР. Т. III. M., 1959, с. 301.

8. Там же, с. 303, 302.

9. Там же, с. 309.

10. Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 39, с. 403.