Промозглым утром поздней весны 1924 года из красного Владивостока сбежали четверо белых. Много дней блуждали в дебрях и сопках, рисковали жизнью, голодали, мерзли у ночных костров. Наконец вышли на границу с Китаем. Еще через неделю были в Харбине. Спаслись.
Этим четверым повезло не встретить врага, не заблудиться в глуши - выручила карта местности, которую тайно передал бывшим офицерам Императорской армии другой офицер - Владимир Арсеньев, исследователь и знаток Уссурийского края. Знаем мы об этом во всех подробностях, потому что в числе беглецов был Арсений Несмелов, чье литературное имя уже в то время было довольно известно.
А сегодня постепенно, по мере нашего запоздалого узнавания его творческого наследия, входит в ряд самых ярких имен русской литературы XX века.
В туфлях по тайге
"Девятнадцать суток тайги. Клещи, от которых не было спасенья; пугающий, потому что похож на собачий (не люди ли поблизости?), лай диких козлов... Бесконечный путь по тропам и без троп; хребты, взятые в лоб. Временами отчаянье, временами бесконечная усталость, когда безразлично решительно всё; засыпание, похожее на падение в яму, и жестокая мука пробуждения от утреннего холода, когда мокрые ноги кажутся налитыми свинцом".
Этот побег как момент перелома судьбы запечатлен автором неоднократно - и в стихах, и особенно в прозе. Драматический сюжет преследовал и повторялся как страшный сон. А иногда и не очень страшный, даже местами смешной, когда автор позволяет себе веселую самоиронию и повторяет забавные детали похода вроде нелепых домашних туфель, в которых он отправился в дикую тайгу, и они то терялись в болотной трясине, то разваливались на ходу, а попутчики незлобно высмеивали приятеля.
Но даже в таких эпизодах читается между строк мучительное душевное напряжение, как у несправедливо осужденного перед завтрашней казнью.
Несправедливость. Обида и упрек. Почему так неправильно повернулась жизнь?
Изможденные путники на вершине очередной сопки увидели наконец пограничный столб, и к восторгу от достигнутой цели примешалось именно это: упрек и обида. "Мы ведь прощались с нашей родной страной! И сердце сжималось от боли, от незаслуженной обиды изгнания, на которую нас обрекал большевистский режим..." В другом месте повествования эти эмоции дрейфуют в сторону горького юмора: "Вот до чего доводит приличных людей революция!"
Еще совсем недавно эмоции были другие...
Последний оплот Империи
Вспоминался Владивосток, остававшийся спасительным до тех пор, пока до него не докатилось красное колесо, раздавившее последний оплот Империи с его политической мешаниной и почти мирной жизнью. За три года Несмелов здесь неплохо прижился, поладил и с местной властью, и с японцами, издал два сборника стихов, печатался в зарубежных изданиях от Парижа и Праги до Чикаго и Сан-Франциско. А главное - свободно общался с такими же, как он, обладателями паспортов со штампом "Бывший белый комсостав", принужденными раз в месяц отмечаться в комендатуре ГПУ. Конечно, такое поражение в правах мешало жить, но не фатально ("посещение комендатуры страшного учреждения стало для всех нас привычным, непугающим делом").
Когда кольцо красных отрядов все теснее сжимало Владивосток и многие спешили покинуть город, Несмелов испытывал смешанные чувства. "Ехать мне или нет? Два года я дрался с большевиками, но драться с человеком не значит узнать его. Почему же не посмотреть, не познакомиться?" Да и большевики, овладев Приморьем, не спешили репрессировать недавних врагов, тоже старались "посмотреть, познакомиться" - вплоть до того, что некоторых (того же Арсеньева) освобождали от надзора "как лояльного по отношению к советской власти".
Предложили и Несмелову: "Вы можете быть сняты с учета, если представите двух поручителей из числа членов профсоюза". Это прозвучало за день до побега, когда решение бежать было окончательным и бесповоротным. А если бы он получил свободу передвижения раньше - за месяц или два до того? Наверняка уехал бы в родную Москву с надеждой на дружескую протекцию влиятельных людей (например, Пастернака), знавших и высоко ценивших его поэзию.
Но что потом? На фронтах классовой борьбы, которую никто не отменял?
Вина поэта
Логику этой борьбы Несмелов изначально, интуитивно не принимал. Кровавое противостояние красных и белых он считал следствием исторической путаницы, досадным казусом всенародной судьбы. И хотя не без поэтического пафоса определил: "Мы - белые", в этом не было гордости или фанатизма, а всего лишь некоторый знак отличия, вроде шинельного шеврона (сдал шинель в цейхгауз - и ты уже вольноотпущенник, сам себе человек). Его служение "белому делу" - от мятежной кадетской Москвы до колчаковского Омска и дальше, с боями до Читы, через Маньчжурию к спасительному Владивостоку - все это служение было в сущности бегством. От неминуемой гибели в досадном и бессмысленном красно-белом водовороте.
После того как красноармейские отряды "разгромили атаманов, разогнали воевод", Владивосток недолго сохранял вид общего приюта для победителей и побежденных. Этот короткий период отразился у Несмелова в нескольких сюжетах, где персонажи, образно говоря, смотрят друг на друга с терпеливой улыбкой, а в кармане сжимают наган со взведенным курком. Мало-помалу атмосфера в городе сгущалась, участились слухи об арестах, об удачных и неудачных побегах из-под надзора красной комендатуры. В этом нагнетании событий предчувствовался не только близкий финал затянувшейся пьесы, но и столь же неминуемая "одновременная деградация революции и эмиграции".
Революция и эмиграция как результат всеобщего недомыслия, как двойное следствие одной и той же ошибки...
И каверзную эту ошибку никак невозможно исправить, только искупить, изжить этот грех - и всеобщий, и каждому свой. Несмелов, не без душевного сопротивления, признавал свою виновность в гибели Империи. И даже свое невольное соучастие в цареубийстве.
Сколько было убийц? Двенадцать,
Восемнадцать иль тридцать пять?
Как же это могло так статься -
Государя не отстоять?
Только горсточка этот ворог,
Как пыльцу бы его смело:
Верноподданными - сто сорок
Миллионов себя звало...
Главные вопросы
Он мог применить к себе смягчающее обстоятельство: оставался всегда монархистом, верным не только офицерской присяге, но и природному гражданскому чувству ("Какие-то эсдеки, эсеры, кадеты - тьфу! - даже произносить эти слова противно. Мы шли за Царя, хотя и не говорили об этом...").
"За Царя" он шел всегда. В четырнадцатом и пятнадцатом, когда подпоручик Арсений Митропольский (псевдоним Несмелов он взял в память о погибшем друге) был воином Императорской армии, месил грязь окопов на боевом рубеже против чужака австрийца - оттуда прилетел снаряд и ранил осколком... И в семнадцатом, от марта до октября, когда Император отвернулся от Царства, но был еще жив... И даже в восемнадцатом: вместе со всем белым войском оставался под сенью царского скипетра, уже упавшего, но все еще державшего за сердце и совесть, заставлявшего помнить о присяге, поднимавшего в атаку. Если бы успели отверженного, но не поверженного Николая в праведном бою отбить - не вернулся бы скипетр на свое законное место?
Пока оставалась такая надежда, красно-белая война имела для Арсения Несмелова простой и понятный смысл. Отчаянный порыв к спасению Царства был прерван в тот час, когда пришла весть о расстреле в Ипатьевском доме.
Почему рыдает седоусый воин?
В каждом сердце словно всех пожарищ гарь.
В Екатеринбурге - никни головою -
Мучеником умер кроткий Государь.
Замирают речи, замирает слово,
В ужасе бескрайном поднялись глаза.
Это было, братья, как удар громовый,
Этого удара позабыть нельзя.
Крах смысла борьбы, вот что случилось. И потом - неизбежность отступления, агония бегства. И навсегда - горькая память об утраченном смысле борьбы, сожаление о роковом проигрыше. "Жизнью правят мощные законы, / Место в битве указует рок..."
Несмелов был фаталистом? Вот уж вряд ли... Но чем дальше от роковых лет, чем ровнее дыхание после давней погони, тем внимательнее присматривался к близким и давним событиям, к судьбам героев глубинного народного сопротивления. И одобрительно повторял откровения святого сопротивленца Аввакума: "Необходимая наша беда, невозможно миновать!.. Выпросил у Бога светлую Россию сатона, да же очервленит ю кровию мученическою. Добро ты, дьявол, вздумал, и нам то любо - Христа ради, нашего света, пострадать!"
Неминуемая беда? Необходимая и даже полезная? Бог поддался просьбам дьявола не для растерзания России, а для ее поучения, чтобы преподать урок? Невозможно жить без ответов на вопросы, которые жгут память и совесть. Пускай блуждать, ошибаться, убеждаться и убеждать, искать согласия в разногласиях, вновь и вновь упорствовать в хождении по мукам самопознания...
Поэт Несмелов искал ответ на главные вопросы.
Дело N 143
В начале сороковых Россия вновь схлестнулась со смертельным врагом, и большевики - со всеми их классовыми прегрешениями - показали себя как спасители страны и народа от истребления. В это время многие жители Харбина (и других эмигрантских диаспор) менялись в своих убеждениях от антисоветчиков до "оборонцев" - сочувствующих Красной армии, радующихся ее победам. Да что говорить о простых обывателях, всегда подверженных влиянию текущих событий, если даже главарь харбинских фашистов Родзаевский писал покаянное письмо Сталину, открещивался от прежних убеждений и добровольно явился в СССР, где был вскоре расстрелян.
В хабаровском госархиве хранится "Дело N 143". Маленькое фото анфас, подписанное русскими буквами и японскими иероглифами. Из нескольких известных фотографий Несмелова эта лучше других показывает контраст внешних и внутренних проявлений характера, отразившихся и в биографии, и в творчестве. Жесткая складка рта, офицерский волевой подбородок и - глаза обиженного подростка... В этом есть что-то истинно русское. Может быть, православное смирение, сопряженное с готовностью постоять за свою правду ценой любых жертв, и трагическая несовместимость этих начал, всегда чреватая гибелью...
Анкета. Подробный опросный лист. На все вопросы Несмелов ответил с раздраженным нажимом пера: "нет", "не был", "не состоял", "не занимал", "не избирался", "ученых трудов не имею"... И с крайней степенью раздражения, разрывая слово на буквы, обозначил свои политические убеждения: "фашистские".
Как? Арсений Несмелов - фашист? Некоторые "исследователи" в этом абсолютно уверены.
Ну да, была в ту пору в Харбине "Русская фашистская партия", проводила шумные сборища, ругала жидомасонов и обещала в скором времени спасти матушку Русь. Издавала газету "Наш путь" и журнал "Нация", в которых Несмелов подрабатывал заказными стишками...
Но какой из него фашист...
Учитывать надо и то, когда и кем было заведено "Дело N 143". Под ним стоит дата: "27 мая 1935 г." В это время Харбин был уже под японской пятой, и БРЭМ ("Бюро по делам российских эмигрантов в Маньчжурской империи") проводил регистрацию подданных, уклониться от нее было невозможно. Чтобы оградить себя от излишнего внимания со стороны новых хозяев, следовало изобразить лояльность. А поскольку Япония союзничает с фашистской Германией, достаточно назваться фашистом. Начальство одобрительно кивнет да и оставит в покое.
Странно держать в руках эту архивную папку, содержащую всего лишь четыре листа анкеты и надпись: "Подшито и пронумеровано 106 листов". Куда делись недостающие 102? Изъяты для приобщения к другому, более важному делу? Или уничтожены?
Но ясно без всяких догадок, что злополучная строка о "политических убеждениях", дополненная перечнем боевых заслуг колчаковского поручика, стала находкой для чекистов. Легко представить себе участь Несмелова, если бы его, арестованного в августе 1945 года, вместе с другими такими же арестантами довезли до Хабаровского управления НКВД.
Но он умер в дороге, на пограничном пересыльном пункте в Гродеково, от инсульта.
Последний миф
И еще один миф о Несмелове. Когда за ним пришли в его харбинскую квартиру, он сдал оружие со словами: "Советскому офицеру от русского офицера". Затем спокойно выпил рюмку водки и подал записку: "Прошу расстрелять меня на рассвете". Советский офицер ответил: "Расстрелять на рассвете не обещаю, но о вашем желании доложу обязательно".
Поверить в эту театральную мизансцену?
Каждый из нас может судить этого человека по воле своего чувства и в силу собственной правды. А он не может в свое оправдание сказать ничего. Кроме того, что уже сказал.
После смерти поэта остаются его сочинения. Даже если не знать подробностей земной жизни автора, этих текстов бывает достаточно для уважительной памяти об умершем творце. Сочинения Арсения Несмелова заслуживают именно такого - уважительного (местами восхищенного) прочтения как образцы русской словесности. И очень важно, что помимо литературного мастерства большинство этих текстов ярко окрашено живой жизнью автора.
Он признавался: "Всякий ищет свое... А чего ищу я?.. Я люблю только точно писать жизнь, как пишет ее художник-реалист".
Как он жил, так и писал. И словно капля воды, отражающая океан, отдельная человеческая судьба, написанная художником-реалистом, отобразила всенародную судьбу на ее трагическом переломе.
Несмелов открывается нам постепенно, словно притормаживает наше нетерпение, предлагая много раз перечитать известное, прежде чем прочесть вновь открытое. Он всегда верил: его вспомнят, его прочтут. Но без особой надежды на понимание.
Иногда я думаю о том,
На сто лет вперед перелетая,
Как, раскрыв многоречивый том
"Наша эмиграция в Китае",
О судьбе изгнанников печальной
Юноша задумается дальний.
Поэт пытается рассказать о судьбе изгнанников, пролить свет на ее роковые причины... Напрасно...
Не поняв друг в друге ни аза,
Холодно разъединим глаза,
И опять - года, года, года,
До трубы Последнего суда!
Возможно ли это - понять друг друга? Почему так долго и безуспешно длится эта попытка? Останется ли неразгаданным на теле двадцатого века странное и страшное красно-белое клеймо? Может, когда-нибудь разгадаем - если диалог потомка и предка получится равноправным и честным.
Это трудно: предков давно нет в живых. Но осталось их слово о времени и о себе. Слово сказано. Надо его услышать, понять и принять.
СТИХИ О ХАРБИНЕ
Арсений Несмелов
Под асфальт, сухой и гладкий,
Наледь наших лет, -
Изыскательской палатки
Канул давний след...
Флаг Российский. Коновязи.
Говор казаков.
Нет с былым и робкой связи, -
Русский рок таков.
Инженер. Расстёгнут ворот.
Фляга. Карабин.
- Здесь построим русский город,
Назовём - Харбин.
Без тропы и без дороги
Шёл, работе рад.
Ковылял за ним трёхногий
Нивелир-снаряд.
Перед днём Российской встряски,
Через двести лет,
Не Петровской ли закваски
Запоздалый след?
Не державное ли слово
Сквозь века: п р и к а з.
Новый город зачат снова,
Но в последний раз.
Как чума, тревога бродит, -
Гул лихих годин...
Рок черту свою подводит
Близ тебя, Харбин.
Взрывы дальние, глухие,
Алый взлёт огня, -
Вот и нет тебя, Россия,
Государыня!
Мало воздуха и света,
Думаем, молчим.
На осколке мы планеты
В будущее мчим!
Скоро ль канут иль не скоро,
Сумрак наш рассей..
Про запас Ты, видно, город
Вырастила сей.
Сколько ждать десятилетий,
Ч т о, к о м у беречь?
Позабудут скоро дети
Отческую речь.
Милый город, горд и строен,
Будет день такой,
Что не вспомнят, что построен
Русской ты рукой.
Пусть удел подобный горек, -
Не опустим глаз:
Вспомяни, старик историк,
Вспомяни о нас.
Ты забытое отыщещь,
Впишешь в скорбный лист,
Да на русское кладбище
Забежит турист.
Арсений Иванович Несмелов
Несмелов Арсений Иванович (наст. фамилия Митропольский, псевд. Николай Дозоров, Н. Арсеньев и др.) (8.06.1889 - сентябрь 1945), поэт, писатель, публицист. Родился в Москве в семье статского советника. Учился во 2-м Московском Императорском Николая I кадетском корпусе, а затем в Нижегородском графа Аракчеева кадетском корпусе. Окончив 6 классов, продолжил обучение в Психоневрологическом институте, но не закончил его. В 1910-1911 Несмелов проходил военную службу.
Начал печататься в 1911 в журнале «Нива». В 1915 издал в Москве книгу «Военные странички».
Во время первой мировой войны служил в 11-м гренадерском Фанагорийском полку, был ранен. Сцены былых сражений получили широкое отражение во многих произведениях Несмелова.
После октябрьского переворота Несмелов принял активное участие в вооруженном сопротивлении большевикам, о чем позднее писал в своей поэме «Восстание»:
Россия звала к отваге,
Звала в орудийный гром,
И вот мы скрестили шпаги
С кровавым ее врагом.
Нас мало, но принят вызов.
Нас мало, но мы в бою!
Россия, отважный призван
Отдать тебе жизнь свою!
После разгрома белых Несмелов перебрался во Владивосток, где редактирует русское издание японской газеты «Владиво-Ниппо» и в 1921-1924 выпустил 3 поэтические книги («Стихи», «Тихвин», «Уступы»).
После крушения России и поражения белых, как отмечал литературовед Т. Савченко, Несмелов остро ощущал общую вину за происшедшее (стих. «Цареубийцы», «Пели добровольцы. Пыльные теплушки…» - сб. «Белая флотилия»). Начиная с поэмы «Восстание» («Отважной горстке юнкеров / Ты не помог, огромный город…»), тема вины проходит через все творчество поэта: «Докатились. Верней - докапали / Единицами: рота, взвод… / И разбилась фаланга Каппеля / О бетон крепостных ворот. // Нет, не так! В тыловые топи / Увязили такую сталь! / Проиграли, продали, пропили, / У винтовок молчат уста» (стих. «Леонид Ещин» - сб. «Без России»).
В 1924 Несмелов бежал в Харбин. Здесь он редактировал газеты «Дальневосточная трибуна» и «Рупор», журнал «Рубеж», сотрудничал со многими периодическими изданиями, в 1929-42 выпустил 6 книг стихов («Без России», «Белая флотилия», «Кровавый отблеск», «Полустанок», «Протопопица», «Через океан») и сборник прозы «Рассказы о войне».
Имя Несмелова стало широко известно и за пределами Д. Востока - его произведения печатались в русской эмигрантской периодике в Европе и в Америке. Он стал крупнейшим поэтом русской эмиграции.
В начале своего эмигрантского периода Несмелов вместе с др. беженцами из России впадает в чувство пессимизма. В ряде его стихов («Кровавый отблеск», «Без России», «Полустанок», «Белая флотилия») выражается обреченность. Ему кажется, что к прошлому нет возврата: «Россия отошла, как пароход / От берега, от пристани отходит…» (стих. «О России» - сб. «Без России»). Навсегда потеряно для России молодое поколение: «Мы - умрем, а молодняк поделят - / Франция, Америка, Китай…» (стих. «Пять рукопожатий». - Там же). Размышляя о судьбах эмиграции, поэт писал: «… из твоего окна / Не открыты канувшие дали: / Годы смыли их до волокна, / Их до сокровеннейшего дна / Трупами казненных закидали!» (стих. «Потомку» - сб. «Белая флотилия»).
К к. 20-х упаднические настроения у поэта проходят. Пламенный русский патриот и непримиримый антибольшевик, в 1931 в числе первых вступил во Всероссийскую фашистскую партию (ВФП) К.В. Родзаевского , которая была одним из течений в русском патриотическом движении 30-40-х, ставивших своей целью волевое возрождение национальных идеалов исторической России - Святой Руси под лозунгом «Бог. Нация. Труд», восстановление православной монархии. Государственным идеалом русских фашистов была самодержавная царская власть.
Русский фашизм имел мало общего с итальянским и германским фашизмом, носившим антихристианский характер, с выраженным сатанинским культом. Русские фашисты были православными монархистами, преклонялись перед личностью Николая II и видели будущее Родины в возрождении традиционного русского самодержавия.
Первоначально, чтобы не вызвать осложнений в отношениях с владельцами изданий, где он работал, Несмелов не афишировал собственной принадлежности к ВФП, выступая в партийной печати под псевдонимами «Николай Дозоров», «Н. А. Дозоров», «Н. Д.» и «Н. Н. Дацар-Дацаровский». Однако с н. 1937 Несмелов перестал скрывать свое членство в ВФП, и в национальной прессе стали появляться статьи за его обычными подписями: «А. Несмелов» и «А. Н-лов».
Обращаясь к эмиграции, Несмелов писал:
«Что такое ВФП?
ВФП - аккумулятор национальной энергии эмиграции. ВФП - партия русских рабочих, русских крестьян и русской молодежи - не что иное, как живая, органическая связь эмиграции с Родиной, с нацией. При наличии такой связи мы и в беженстве дышим воздухом Родины, болеем ее болью, радуемся ее радостью. Партия спасает тех, кто идет по ее путям, от заразы “эмигрантщины”.
Партия дает возможность верить и жить для борьбы.
И только мы, фашисты, работаем для дела воскресения Родины, для того последнего национал-революционного акта, когда напрягшись в революционном усилии, страна разорвет и сбросит те цепи, в которые заковали ее ея враги.
…Только мы, фашисты, перековываем свою любовь к Родине и боль за ее страдания - в дело борьбы за ее освобождение от потребителей. Наши действия направлены к тому, чтобы разбудить Родину-Великана, поднять ее, вложить в ее руки меч!
…Только у нас актуальная идеология, план и средства к его осуществлению. <…>
У нас есть точка опоры - правильная национальная установка - и мы поднимем Россию. Мы ее уже поднимаем. Русское национальное сознание просыпается. <…> Мы подняли, укрепили национальное самосознание русских людей, находящихся в рассеянии: мы это рассеяние - разброд! - переплавили в сплоченность. Мы из толпы, вооруженной лишь мечтаниями, угнетаемой сетованиями, создаем армию, вкладываем в руки ее солдат меч актуальной идеологии, дротик напряженной воли.
Мы так же готовы к победной борьбе, как Россия к чудесному национальному воскресению…»
О себе Несмелов говорил так: «Знаете, я ведь только солдат литературного взвода. Чувствую себя в строю. И очень рад этому!..»
Я стихов плаксивых не читаю
С горьким сетованием на судьбу -
Установку я предпочитаю
На сопротивленье и борьбу.
Встал в ряды. На боевом я месте.
Чувствую соратника плечом.
Для победы Божьей, не для мести,
Я опять вооружен мечом.
Я - солдат. В стихах, как и на поле,
Я хочу быть в дружеских рядах.
Я - мобилизован. Лучшей доли
Не искал и не ищу в мечтах.
Разве может страшно быть и плохо,
Разве можно плакать и скулить,
Если приказала нам эпоха
Родину любимую добыть.
Как же роптать на судьбу,
Если - о, дни золотые! -
Мы зачинаем борьбу
За и во имя России!
В чеканных стихах Несмелова четко и ярко сформулирована идеологическая платформа русского национального движения:
Цель обозначена. Огненный лозунг
Дан! Оживает страна!
Родина копит могучие грозы -
Пороху искра нужна!
Силы накоплены. Мы на плацдарме.
Шаг и - сиянье побед!
Пусть малочисленны - стоим мы армий,
Нации избранный цвет!
Воля отточена. Сомкнуты тесно.
Мы - молодой монолит!
Самоотверженно, радостно, честно
Каждое сердце стучит.
Родина требует. И - генеральный
Лозунг над строем родным.
Так: Революции Национальной
Силы свои отдадим!
Много внимания в творчестве Несмелова уделяется показу антирусской сущности большевистского режима, который он охарактеризовал в своей пьесе «Привидение в партклубе» в следующих выражениях: «Жид на жиде. Жид русского погоняет. Видано ли? Слыхано ли?»
В стихотворении «Итоги», посвященном «проклятым итогам восемнадцати годин» коммунистической власти, Несмелов с горечью отмечал:
Восемнадцать лет Россия
Под надзором, под пятой,
И не русские - иные
Люди властвуют страной.
У народа кто на шее,
Кто сдавил тебя, Москва?
Там грузины, здесь евреи,
Черемисы да мордва!
И живем в трущобе тусклой,
Весь согбен, душою - мал…
И теперь за слово: русский -
Попадешь ты в подвал.
В др. стихотворении «К победе!» Несмелов показывает неизбежность борьбы «за русское освобождение от ига интернационалистов» - «ермолок и пейсов, ликующих, что им удалось 160-миллионный народ превратить в своих рабов»:
Жидовская харя над бедной Россией висит,
В крови ее губы, проклятые губы вампира…
Кровавым дождем над страною моей моросит,
Кровавым дождем заливается завтра полмира.
Но этого мало: отнять у России Христа,
Святилище Бога, кротчайшего Бога, разрушить!..
Жидовская лапа в святые вползает места,
Жидовская злоба спешит изнасиловать души!
Евреи-чекисты терзают отцов, матерей,
А дети идут в обработку безбожной «науке»…
Жидовская харя, палач, лапсердачный еврей -
К коронам царей протянул волосатые руки!
Седьмая держава, как мир называет печать,
Лишь вотчина хищников -
жирных еврейских банкиров…
А правда прорвется, как деньги велят замолчать,
Свободному слову могилу зловещую вырыв.
Да, золото - сила: в руках беспощадных Малют,
Кровавое золото все устраняет преграды,
Но в мире есть сила могучее лучших валют,
И сила та - подвиг, за веру и доблесть награда!
Объясняя резкий рост «повоенного антисемитизма» в различных государствах, Несмелов указывал:
«Причины его - в окончательном прозрении наций мира. В нежелании их служить лишь удобрением той почвы, на которой еврейство богатеет и размножается с чудовищной быстротой. Причины повоенного антисемитизма в желании наций, в их воле положить конец тем смутам, которые еврейство культивирует в среде приютивших его наций своей всегдашней готовностью к преступным “политическим действиям” <…> Антисемитизм есть результат вредоносной деятельности самих евреев и рано или поздно они за эту деятельность поплатятся, как поплатились и раньше».
Знаменательным событием в творчестве стала поэма «Георгий Семена», посвященная памяти члена ВФП белого партизана Г. В. Семена, схваченного чекистами и расстрелянного.
Поэт твердо верит в грядущее национальное возрождение России:
Красные лозунги тускло слиняли,
Вымыслы ветер раздул:
К национальным глубинам и далям
Русский народ повернул!
От догоревших проклятых пожарищ -
К стройке российской возврат:
Русский для русских не только товарищ,
Русский для русского - брат!
Правая печать именовала Несмелова «создателем настоящего нового стиля национальной поэзии - поэзии патриотической, волевой и борьбистской».
В ней «воспевается чеканный марш миллионов русских шагов, грохот барабанов, одна масса и одно сердце - бьющееся четко и ритмично пламенной любовью к России…»
Стихи Несмелова - «то же оружие, направленное против коммунизма, как и остро отточенный штык. Может быть даже сильнее, потому что бьет прямо в сердце - в сердце тех, кто еще не знает, что такое коммунизм, или знает, но боится присоединиться к бойцам против него».
Такая «поэзия не должна умереть. И когда воскреснет Россия, книга стихов Несмелова займет заслуженное место на книжной полке, посвященной поэзии борьбы и национального устремления».
Патриотические стихотворения Несмелова постоянно декларировались на официальных мероприятиях и праздничных концертах, проводимых организациями ВФП не только в Маньчжурии и Китае, но и в США, Швейцарии, Югославии и др. странах, эти стихи часто цитировались в партийных изданиях (в т. ч. и главой ВФП К.В. Родзаевским , являвшимся горячим поклонником творчества Несмелова), а поэма «Георгий Семена» и стихотворение «Советский часовой» были даже инсценированы на театральных подмостках.
Непосредственной работой Несмелова явилось редактирование специальных страниц газеты «Наш путь», предназначенных для молодежи - «Друг юношества» и «Русские студенты».
Для «Друга юношества» Несмелов сочинил стихотворный девиз:
Улетели вьюги -
Майская пора!..
Встретит друга в «ДРУГЕ»
Наша детвора.
Вырастет и будет
Смена и оплот:
- Родину добудет,
Родину вернет!
Одновременно Несмелов помогал начинающим поэтам из «нашей партийной среды» в совершенствовании их литературного мастерства, подходя к этому «соратнически: без захлебывающихся комплиментов, но и без высокомерия менторства. Строго, беспристрастно, дружески».
Как и др. активисты белоэмигрантских объединений, Несмелов попал в поле зрения советских спецслужб, составивших на него подробное досье.
После занятия Харбина советскими войсками Несмелова арестовали и депортировали в СССР. Его заключили в пересыльную тюрьму в пос. Гродеково вблизи Владивостока. Там в сентября 1945 Несмелов скончался от инсульта из-за отсутствия медицинской помощи по вине тюремной администрации.
Наумов С.
Использованы материалы сайта Большая энциклопедия русского народа - http://www.rusinst.ru
Несмелов (настоящая фамилия Митропольский) Арсений Иванович - поэт, прозаик, публицист.
Родился в семье статского советника, увлекавшегося к тому же литературой. Об обстановке в доме Митропольских дают некоторое представление автобиографические рассказы «Маршал Свистунов» и «Второй Московский» - о кадетском корпусе, где учился будущий писатель.
Первую мировую войну А.И.Митропольский прошел от прапорщика до поручика в рядах 11 -го гренадерского Фанагорийского полка. За боевые заслуги был награжден четырьмя орденами. После ранения оказался в октябрьские события 1917 в Москве, где принял участие в боях на стороне юнкеров. В 1918 уехал из Москвы в Омск. Там примкнул к Белому движению. Вместе с армией Колчака оказался в буферной Дальневосточной республике, где до 1922 не было советской власти. Здесь он познакомился с Н.Асеевым, С.Третьяковым, В.Арсеньевым.
В своей скупой биографии Несмелов писал, что во Владивостоке он «издал первую книгу стихов ("Стихи" - 1922, затем, в том же году, поэма "Тихвин" и в 1924 - книжка стихов "Уступы"). До этого, еще в Москве, издал маленькую книжечку рассказов военных ("Военные странички: стихи и рассказы" - 1914). Печататься начал в "Ниве", в 1912-1913 годах, кажется».
С падением Дальневосточной республики писатель попадает под неусыпный надзор ГПУ и бежит окружными путями в Маньчжурию, в Харбин. Некоторое время его печатает советский журнал «Сибирские огни», он сотрудничает в советской харбинской газете «Дальневосточная трибуна». Но в 1927 положение резко меняется.
Всю жизнь писателю приходилось заниматься литературной поденщиной. В самых различных изданиях Харбина появляются материалы, подписанные псевдонимами Гри, Н.Арсеньев, Анастигмат, Н.Дозоров, С.Трельский, Н.Рахманов и даже «Тетя Розга». Однако наиболее зрелые свои вещи писатель неизменно подписывает псевдонимом Несмелое, взятым в память о друге-офицере, убитом в бою под Тюменью.
Под этим именем выходят его стихи в пражской «Воле России», в парижских «Современных записках», его проза - в парижско-шанхайских «Русских записках». Один за другим выходят сборник стихов «Кровавый отблеск» (1928), «Без России» (1931), «Полустанок» (1938), «Белая флотилия» (1942), книга прозы «Рассказы о войне» (1936). Несмелов чувствовал приближение грозных испытаний для всего мира и для России.
Арестованный в 1945 в Харбине после прихода туда советских войск поэт умер в сентябре того же года на полу тюремной камеры в Гродекове. До последних дней Несмелов сохранял чувство собственного достоинства, бодрость духа, пытался ободрять сокамерников, развлекал их воспоминаниями и анекдотами.
Будучи сам человеком цельным и духовно сильным, Несмелов вносил эти черты в свою поэзию и прозу, в чем был продолжателем традиций высокочтимого им Н.Гумилева. От Гумилева идет и приверженность поэта к сюжетным стихам, балладам, интерес к звукописи, чеканным ритмам.
Ключевым образом всей поэзии Несмелова, видимо, можно назвать слово «воля». Не случайно именно такое название носит стихотворение, открывающее книгу стихов «Уступы». «Я пружины стальное терпенье. / Видишь, волею сжаты уста»,- говорит он в стихотворении «В скрипке». Метафорой воли становятся и «Гребные гонки» с чередующимися анафорами «раз», «два» и торжеством воли в финале.
«Мужество взносит» лирического героя Несмелова «в простор лучезарно-глубинный» («Уезжающий в Африку или...»). И даже видя свою гибель, герой Несмелова «на любую готов игру», т.к. знает, что «доверен руке отважной / Драгоценнейший тайный груз».
Герои стихов Несмелова - «люди каменного побережья» - «Партизаны», «Анархисты», «Разведчики», разбойники, мечтающие «о чем-то сказочном и небывалом» («Тайфун»). «Играя в смерть, ходил в атаку» китайский бандит («Хунгуз»).
Особое место среди любимых персонажей поэта занимают офицеры («Леонид Ещин», «Броневик» и др.).
Среди аксессуаров, окружающих героев поэзии Несмелова, «черные винчестера», браунинги, револьверы, веблеи, требующие от владельцев мастерства и ловкости.
Такой же, как и у героев, непокорной душой, наделенной роковыми глубинами, видит поэт и Россию («В сочельник»). У него нет обиды на родину («Переходя границу», «О России»).
Вместе с тем поэт не может не видеть, что романтика уходит из жизни, сменяется скучной повседневностью («Броневик»).
«В ломбарде» оказываются не только сословные ордена, о которых автор пренебрежительно скажет: «Твоих отличий никому не жаль, / Бездарное, последнее дворянство», но и орден воинской доблести - Георгиевский крест, и «браунинг, забытый меж игрушек».
Меняются и люди. «Все меньше нас, отважных и беспутных»,- с горечью замечает поэт в стихотворении «Восемнадцатому году». На антитезе построена «Встреча вторая»: «Василий Васильич Казанцев... / Усищев протуберанцы, / Кожанка и цейс на ремне» превратился в мирное время в «конторскую мымру», в «шевиотовый, синий, / Наполненный скукой мешок». И единственное, что греет лирического героя,- что когда-то «Сам Ленин был нашим врагом!». Однако и революция исчерпала свою силу. Вслед за Блоком, с горечью обнаружившим, что «музыка революции уходит», Несмелов пишет: «Родина! Я уважаю революцию, / Как всякое через, над и за, / Но в вашем сердце уже не бьются, / Уже не вздрагивают ее глаза». Пошлость и скука наступают в мире. Вот почему у лирического героя-романтика «сердце все в слезах / От злобы, одиночества и муки».
Идеи и образы стихотворных сборников перекликаются с прозой писателя. Несмелов восхищается полковником Афониным из одноименного рассказа, молившим Бога не о сохранении своей жизни, а о родине и солдатах. Драматично звучит финал рассказа, когда в революционном Иркутске спасенный когда-то Афониным немец узнал героя и слезно благодарил его за себя и за других солдат, «а русские солдаты, изуродованные революцией, стояли рядом и сплевывали на боевую шинель генерала подсолнечную шелуху».
Прекрасна, хотя и трагична, судьба другого русского человека, Андрея Петровича, сохранившего любовь к флотским офицерам и попытавшегося спасти от влияния революционеров-террористов девушку-учительницу («Страшная ночь Андрея Петровича»).
Находит развитие в прозе писателя и тема любви, очень скупо, но все же заявленная в его поэзии. Если в стихотворении «Интервенты» жажда любви объединила солдат разных национальностей: «Каждый хочет любить, и солдат, и моряк, / Каждый хочет иметь и невесту, и друга», то в рассказе «Le Sourire» («Улыбка») бесхитростные строки женских объявлений во французской газете вдохновили «четырех мужчин, измученных блужданиями по тайге, исчерпавших все запасы мужества», собрать силы и спастись. А в новелле «По следам любви» разворачивается сначала картина платонической, сугубо русской по накалу и чистоте страстей любви, а затем не менее сложная психологическая драма мужчины, любящего свою жену.
2 последние книги стихов Несмелова («Полустанок» и особенно «Белая флотилия») свидетельствуют об усилении в творчестве писателя религиозной проблематики.
Ощущение присутствия «над миром, над всем, что существует, живет, дышит,- еще чего-то страшного, не считающегося ни с волей, ни с желаниями живущих», постигшее героя рассказа «За рекой», приводит Степана Петровича к обращению за помощью к Богу.
Усиливается неприятие войны. Романтические образы наполняются противоположным содержанием: елочка, прилетевшая в окоп к герою, оказывается «в теплой человеческой крови» («Подарок»), торжествующие победу над вражеским крейсером подводники-герои становятся сами жертвами войны («Эпизод»). Тема гибели на войне соединяется с темой Бога.
В развращенном Риме (в «Белой флотилии» поэт активно использует античные образы) уже присутствует предчувствие новой жизни, воскресения.
Героика сменяется спокойным повседневным преданием себя течению жизни («Беатриче»). Не столько смелость и героизм, сколько доброту и заботу о людях ставит теперь Несмелова во главу угла («Касьян и Микола», «Сотник Юлий»).
Революция 1917 («В этот день»), гибель царской семьи («Цареубийцы»), грабежи атаманских банд («Божий гнев») воспринимаются писателем как завершение «некоего давнего кровавого пути», как наказание за «посев сытых ханжеств, вековое зло», как наказание за бездействие.
Вся поэзия А.Несмелова посвящена трагической судьбе русской эмиграции. С одной стороны, поэт осознает ее как носительницу подлинной русской культуры, утраченной на родине («Великим постом»), с другой - не может не видеть и мучительно не переживать, что старшая эмиграция вымирает, а молодняк теряет русские корни («Пять рукопожатий», «Ламоза», «Стихи о Харбине», «Стихи в письме», «Кончина», «Уезжающий в Африку или...»). Стих. «Ламоза» посвящено трагической судьбе русского юноши, выросшего в китайской семье, но подсознательно чувствующего свои национальные истоки.
В позднем творчестве Несмелова усиливаются эсхатологические образы мира: «надломилась ось» земного бытия, «труба Последнего Суда»; «казненной головою / Трепетал фонарь в кустах», «в глухом окаменении тоски / Живут стареющие россияне», «и осталось только пепелище...», «Холодно, безлюдно. Гаснет зорька, / И вокруг могильна тишина».
Тем более, утверждает Несмелов, значима роль поэта, который (емкий образ!) даже в гибнущей подводной лодке должен не потерять веры, увидеть, «что прекрасно сердце наше», разглядеть божественную сущность человека («В затонувшей субмарине»). «Не верить в добро нельзя / Для того, кто еще живет»,- настаивает поэт («Новогодняя ночь»).
Художественный мир Несмелова-поэта в чем-то близок к ме-тафористике любимого им Сергея Есенина, строится на антропоморфизме: «Казалось, солнце, сбросив шляпу, / Трясет кудрями, зной - лузга, / А море, как собака лапу, / Зализывало берега» («Морские чудеса»); «Пленной птицей, задрожав от боли, / Сердце задохнется, зазвенит» («Ламоза»). Очеловечиваются не только явления природы, но и все то, чего коснулся человек.
Однако весьма часто метафоры становятся более глобальными, что позволяет судить, что и опыт В.Маяковского не прошел даром для автора «Уступов» и «Кровавого отблеска». Достаточно привести такие образы, как «Маузер - вздор, огромный топор» («Стихи о револьверах»), или «кошелек тоски» («Ожидание»), или «годы-волны заливают нас с тобой» («Лодочник»). Глобально звучат определения «Белая флотилия / Отгремевших бурь»; «И о самое днище жизни / Колотила тобой судьба»; «На осколках планеты / В будущее мчим!» и др.
Несмелов подвластны все размеры: от классических и наиболее распространенных в его стих, четырехстопных (часто чередующихся с двухстопными) ямбов и хореев, пятистопных амфибрахиев и анапестов («Все чаще и чаще встречаю умерших... О, нет...», «На рассвете» и др.), передающих философские размышления поэта, до редко встречающихся в поэзии XX в. восьмистопных («Ветер обнял тебя. Ветер легкое платье похитил», «Эней и сивилла») и семистопных («День начался зайчиком, прыгнувшим в наше окно...»), имитирующих античный стих. Столь же виртуозно владеет поэт ритмом баллады («Стихи о револьверах», «Баллада о Даурском бароне»), трехстопным ямбом с пиррихием в третьей стопе воссоздает ритм «Русской сказки».
Лишь кажущейся простой представляется рифмовка поэта. Наряду с точными рифмами, Несмелов часто и охотно пользуется неточными и сложными: юнгу - берегу, ужас - стужа, худощавы - плащавы, нитроглицерин - рыцари, Казанцев - протуберанцы, над и за - глаза, докапали - Каппеля, не знаем - понуждаем, ветер - веке и т.д.
Менее активно пользуется поэт звукописью. Наиболее часто употребляет он, как и все поэты Харбина, звучные китайские слова в соединении с русскими, что придает стих, самые различные интонации: от романтических до элегических и даже трагических. Звукопись играет важную роль в любовной лирике Несмелова.
В.В.Агеносов
Использованы материалы кн.: Русская литература XX века. Прозаики, поэты, драматурги. Биобиблиографический словарь. Том 2. З - О. с. 631-634.
Далее читайте:
Русские в Китае . Краткие биографические данные чинов Шанхайского русского полка.
Китай в XX веке (хронологическая таблица)
Исторические лица Китая (биографический указатель).
Персоналии:
Каминский Бронислав Владиславович (1899-1944), командир русских формирований войск СС.
Кобылкин Иннокентий (Илларион) Васильевич (?-1935), член Российской фашистской партии (в Китае).
Косьмин Владимир Дмитриевич (?-?), председатель так называемой Русской фашисткой партии.
Воскобойник Константин Павлович (1899-1942), один из руководителей Локотского округа.
Родзаевский Константин Владимирович (1907-1946), русский общественный деятель.
Рычков Игорь Викторович (?-1944), общественный деятель.
Сочинения:
Без России. Харбин, 1931;
Без Москвы, без России: Стихи. Поэмы. Рассказы; (Подписанные - Н. Дозоров): Восстание // Второй прибой. Харбин, 1942;
Без Москвы, без России: Стихотворения. Поэмы. Рассказы / сост. и комм. Е.В.Витковского и А.В.Ревоненко. М., 1990.
Военные странички. М., 1915;
Стихи. Владивосток, 1921;
Уступы. Владивосток, 1924;
Кровавый отблеск. Харбин, 1928;
Рассказы о войне. Харбин, 1936;
Полустанок. Харбин, 1928;
Белая флотилия. Харбин, 1942;
Георгий Семена. Берн, 1936;
Наш подвиг // Прибой. Харбин, 1941;
Оборонцам // Прибой. Харбин, 1941;
Привидение в партклубе. Харбин, 1936;
Только такие! Стихи о борьбе за Родину. Шанхай, 1936.
Литература:
Иванов Ю. Прошедший все ступени: «Идеологический сюжет» поэзии Арсения Несмелова // Литературное обозрение. 1992. №5-6;
Витковский Е.В. Несмелов // Литературная энциклопедия Русского зарубежья. 1918-1940. Писатели Русского зарубежья. М., 1997;
Агеносов В.В. Литература Russkogo зарубежья. М., 1998.
К русскому читателю наконец возвращаются имена и произведения замечательных поэтов, связавших свою судьбу с Белой армией. Только теперь мы можем сказать, что та, прежняя, Гражданская война закончилась. И если в русской литературе уже давно восстановлены погубленные большевиками Н.Клюев, С.Клычков, П.Васильев, то отчего же так надолго забыли про не менее значимых для нас выразителей русской души, не менее талантливых певцов России? Да, они были белогвардейцами и воевали против новой власти за иначе понимаемую свободу. И очень долгие годы их называли врагами. Но в их груди билось русское сердце, искренне любящее Родину, и в их венах текла родная русская кровь, помнящая подвиги наших великих предков. Их поэтическое слово должно быть также дорого русской литературе, тем более что художественные образы, созданные в свое время этими великолепными поэтами, для нас, нынешних читателей, — это совершенно новое, неожиданное, а для кого-то потрясающее открытие.
Наш долг восстановит ь справедливость и вернуть к духовной жизни замечательных русских поэтов — Арсения Несмелова, Николая Туроверова, Сергея Бехтеева, Ивана Савина, Марианну Колосову и других, исторгнутых из российской словесности на волне классовой вражды. Пора заговорить о них в полный голос. В противном случае Серебряный век русской поэзии теряет свою цельность.
1
До чего же понятна и близка по духу поэзия Белого движения нынешнему времени! К 1917 году народ России по Конституции уже был уравнен в правах, а деление людей на «непримиримые классы» было навязано, искусственно внедрено в сознание обывателей социал-демократической пропагандой того времени. И враги русских, воспользовавшись войной, которую вела страна, и предательством масонского Временного правительства путем обмана рабочих и солдат сумели перехватить власть в «отпавшей» столице.
Моральное состояние лучших людей России после Октябрьского переворота легко себе представить, вспомнив душевные переживания нас, русских патриотов, в августе 1991-го и в октябре 1993 годов. С той лишь разницей, что они, патриоты начала XX века, с оружием в руках поднялись на борьбу с безбожным, безжалостным, русофобским врагом. Мы же на это оказались не способны. Им так же, как и нам теперь, было близко осознание потери великой тысячелетней Родины… И разве не те же мысли и чувства, выраженные при обороне Кремля 90 лет назад белым офицером Арсением Несмеловым, владели нами, когда на глазах у всего мира и, главное, на глазах всей сидящей у телевизора России расстреливали защитников Дома Советов?
…Отважной горсти юнкеров
Ты не помог, огромный город,
Из запертых своих домов,
Из-за окон в тяжелых шторах.
Ты лишь исхода ждал борьбы
И каменел в поту от страха.
И вырвала из рук судьбы
Победу красная папаха.
Всего мгновение, момент
Упущен был — упал со стоном.
И тащится интеллигент
К совдепу с просьбой и поклоном…
Так исторически сложилось, что лучшие (во всех смыслах) люди России большей частью находились тогда среди военных, тем более во время Германской войны. И потому в рядах русских боевых офицеров были Николай Гумилев и Арсений Несмелов. «Золотое сердце России Мерно бьется в груди моей» — сказал первый из них, и был расстрелян в 1921 году. «Тебя добудем мы в бою, Первопрестольная столица!» — выкрикнул второй и вынужден был через всю Сибирь с боями и армией Колчака отойти к Владивостоку. А смертный приговор, вынесенный ему в 1924 году, был приведен в исполнение с опозданием на 21 год. Но поэзия Н.Гумилева давно уже вернулась к русскому читателю и обрела свое место на литературном Олимпе. В то время как стихов Арсения Несмелова до сих пор у нас почти никто не знает, имя это практически остается неизвестным. Потому что он до конца Гражданской войны противостоял врагам исторической России — тем, чьи потомки на наших глазах вновь прорвались в Кремль. Ну, как же, разве можно было допустить к российскому читателю такие строки?
…В этот день страна себя ломала,
Не взглянув на то, что впереди,
В этот день царица прижимала
Руки к холодеющей груди.
В этот день в посольствах шифровали
Первой сводки беглые кроки.
В этот день отменно ликовали
Явные и тайные враги.
В этот день… Довольно, Бога ради!
Знаем, знаем, — надломилась ось:
В этот день в отпавшем Петрограде
Мощного героя не нашлось.
Этот день возник, кроваво вспенен,
Этим днем начался русский гон —
В этот день садился где-то Ленин
В свой запломбированный вагон…
Арсений Иванович Несмелов (Митропольский) родился 8 июня (по ст. стилю) 1889 года в Москве в дворянской семье, прошел обучение во Втором Московском и Нижегородском Аракчеевском кадетских корпусах. Первый его сборник стихов и прозы «Военные странички» вышел в 1915 году.
В звании поручика Царской армии А.Несмелов участвовал в боях Первой мировой войны. Получил ранение. За исключительное бесстрашие был награжден четырьмя орденами.
Осенью 1917 года он принимал участие в московском антибольшевистском восстании юнкеров, жестоко подавленном, которое позже описал в поэме «Восстание». Затем воевал в рядах Белой гвардии — в войсках адмирала Колчака и генерала Каппеля. Участвовал в Сибирском Ледяном походе — одном из наиболее трагических и суровых испытаний Гражданской войны (до сих пор малоизвестных большинству наших современников).
В документах Белой гвардии этот поход назван Великим Сибирским (Ледяным) походом. Возглавил его главнокомандующий Восточным фронтом генерал-лейтенант В.О. Каппель, который в ноябре 1919 года, оставив Омск, двинул 30-тысячную пеше-конную армию на Иркутск — на освобождение предательски арестованного чехословацким корпусом Верховного Правителя России адмирала А.В. Колчака и выданного большевикам. Продвигались с постоянными боями от города к городу: Омск — Ново-Николаевск (Новосибирск) — Барнаул — Красноярск… Однако освободить адмирала не удалось, не успели, он был расстрелян большевиками по прямому приказу Ленина. Тогда каппелевцы двумя колоннами обогнули Иркутск и вышли к Байкалу. В феврале 1920 года армия генерала Каппеля перешла Байкал по льду и вышла к станции Мысовая, где их ждали войска атамана Семенова и санитарные поезда. Это была самая тяжелая часть пути Великого Сибирского (Ледяного) похода. Что такое зима в Сибири — никому объяснять не надо. На станции Мысовая раненые и больныекаппелевцы были погружены в эшелоны, а остальные продолжили этот беспримерный поход до Читы. Всего было преодолено более тысячи километров. По его окончании был учрежден Знак отличия Военного Ордена «За Великий Сибирский поход», который ставился в один ряд с Орденом Святого Георгия.
Находясь в Приморье, в Дальневосточной республике (ДВР), А.Несмелов всецело посвятил себя литературному творчеству. Во Владивостоке им были изданы сборники стихотворений «Стихи» (1921) и «Уступы» (1924), а также поэма «Тихвин» (1922). Здесь он взял себе псевдонимом фамилию (Несмелов) погибшего в бою товарища.
После установления советской власти на Дальнем Востоке А.Несмелов почти два года продолжал оставаться во Владивостоке под надзором ОГПУ без права выезда. Но в 1924 году, заблаговременно узнав о готовившихся новой властью расправах над бывшими белогвардейцами, покинул Родину и через глухую тайгу, через советско-китайскую границу и гаоляновые джунгли сумел добраться до Харбина — главного дальневосточного центра русской эмиграции.
В Харбине поэтический талант Несмелова раскрылся во всей своей силе. По признанию эмигрантских литературных кругов, Несмелов стал одним из лучших русских дальневосточных поэтов. Особую популярность имела его крайне необычная и оттого захватывающая «Баллада о даурском бароне», которая переписывалась и передавалась из рук в руки, как когда-то лермонтовское «На смерть поэта». И хотя в ней с холодной отстраненностью описаны бередящие душу зверства полусумасшедшего барона Унгерна, все же художественное своеобразие и поэтически мастерская форма этой баллады заставляют любого читателя запомнить ее навсегда.
Стихи Несмелова публиковались не только в изданиях русской эмиграции в Китае, но и в Европе, и даже (в 1927—1929 годах) в советском журнале «Сибирские огни». В Китае вышли его поэтические книги «Кровавый отблеск» (Харбин, 1929), «Без России» (Харбин, 1931), «Через океан» (Шанхай, 1934), «Только такие!» (Харбин, 1936), «Полустанок» (Харбин, 1938), «Белая Флотилия» (Харбин, 1942)., а также сборник новелл «Рассказы о войне» (Шанхай, 1936). В Берне отдельным изданием увидела свет его поэма «Георгий Семена» (1936). Творчество Арсения Несмелова высоко оценивали Борис Пастернак, Марина Цветаева, Николай Асеев, Леонид Мартынов и другие советские поэты.
Однако вынесенный большевистским режимом приговор все же настиг поэта. После вступления советских войск в Харбин в августе 1945 г. Несмелов был арестован и переправлен в Советский Союз. Жизнь его оборвалась в том же году в тюремной камере НКВД.
Если нынешнее русское сопротивление заключено в основном в печатном слове, в песне, в митинге (правда, даже это толкает власть в страхе принимать все новые законы, ужесточающие ответственность за так называемую ксенофобию, приписываемую этой властью исключительно русским национально мыслящим патриотам), то сопротивление большевистской диктатуре требовало борьбы подлинной, героической, сопряженной с личной гибелью. Воины из Белого стана, сопротивляясь насилию, сознательно шли на смерть. И потому их поэты были выразителями подлинного, героического патриотизма. В их сердцах жила Родина, великая и прекрасная, их патриотизм был глубоко искренним и национально-волевым.
Пели добровольцы, Пыльные теплушки
Ринулись на запад в стукоте колес.
С бронзовой платформы выглянули пушки.
Натиск и победа! или — под откос.
Трагедия, пережитая ими, была ничуть не меньшей, чем та, какую переживаем ныне мы. И разве не о нашем времени сказаны эти слова? Ведь это к нам, нынешним, сквозь годы забвения обращается героический, пронзительно-русский поэт Арсений Несмелов:
Воля к победе.
Воля к жизни.
Четкое сердце.
Верный глаз.
Только такие нужны Отчизне,
Только таких выкликает час.
Через засеки
И волчьи ямы,
Спешенным строем
Иль на коне.
Прямы, напористы и упрямы —
Только такие нужны стране.
Время все расставляет по своим местам. Шелуха отпадает и превращается в прах. Но живое слово, за которым стоят честь и достоинство, как зеленая ветвь, пробивается сквозь любые нагромождения лжи и клеветы. Поэты Белой гвардии возвращаются на Родину своим блистательным творчеством. Они возвращаются к нам на века и уже никогда не уйдут из наших сердец.
Валерий Хатюшин
«Мы жили тогда на планете другой…»
Выпуская в 1953 г. в Нью-Йорке свою антологию русской эмигрантской поэзии, составитель Юрий Иваск назвал ее «На Западе» и в предисловии констатировал, что «данные о дальневосточных поэтах отсутствуют» Примечание: это целиком рукотворная и эксклюзивная работа; все материалы собраны по крохам и подготовлены Евгением Витковским и Владиславом Резвым, на которую ушло ни много-ни мало 35(!) лет. Библиотека Александра Белоусенко - http://www.belousenko.com, 4 мая 2004.
. В отличие от литературы западной русской эмиграции, русская зарубежная литература Дальнего Востока и сегодня изучена ничтожно мало. А она, представленная такими именами, как Арсений Несмелов, Валерий Перелешин (Салатко-Петрище), Марианна Колосова, Юстина Крузенштерн-Петерец, Алексей Ачаир (Грызов А.А.), Ольга Скопиченко, Лариса Андерсен, Василий Обухов, Григорий Ржевский (Сатовский), Николай Щеголев (добавим в этот список и жившего в Шанхае в 1935–1943 гг. Александра Вертинского), - неотъемлемая часть единой русской литературы ХХ века.
Из перечисленных поэтов Арсений Несмелов (псевдоним, настоящая фамилия - Митропольский, 1889–1945), автор тринадцати сборников стихов и прозы, произведения которого разбросаны по миру и находятся в настоящее время в личных архивах в России, Испании, США, Австралии, - без сомнения, наиболее значительный и крупный поэт русского восточного зарубежья. В нашей стране честь открытия поэзии Арсения Несмелова принадлежит Е.В.Витковскому, много сделавшему для того, чтобы русский читатель узнал и полюбил поэта.
Русское дальневосточное зарубежье
К настоящему времени, благодаря работам отечественных и зарубежных исследователей (Штейн Э., Витковский Е., Крейд В., Бакич О., Таскина Е., Агеносов В., Иванов Ю., Бузуева О., Соловьева Т., мемуаристы Перелешин В., Хаиндрова Л., китайские литературоведы Дяо Шаохуа, Ван Джи Чан, Сюй Гохун, Чен Лэй, Лю Хао, Цзяо Чень, Ли Иннань), постепенно восстанавливается во всей ее сложности и полноте панорама литературной жизни русского дальневосточного зарубежья, серьезное научное изучение которой только начинается и которая оказывается не менее насыщенной, интересной и, вместе с тем, более трагической, чем западная. Обе ветви русской эмиграции, дополняя одна другую, составили в свое время литературу «русского рассеяния», а в наши дни вливаются двумя равноценными потоками в общее русло русской литературы ХХ века.
Биография Арсения Несмелова
Арсений Несмелов родился в Москве, в семье статского советника, увлекавшегося толстовскими идеями. До 1905 г. учился во Втором кадетском корпусе, где двумя десятилетиями ранее обучался А.И.Куприн. Русскому писателю-реалисту будет посвящен впоследствии автобиографический рассказ Несмелова «Второй Московский», включенный автором в сборник «Рассказы о войне» (Харбин, 1936). Одиннадцатилетний кадет Ртищев наделен здесь чертами кадета Митропольского, образ которого встречается и в стихотворном творчестве Несмелова: «И давно мечтаю о себе - /О веселом маленьком кадете, /Ездившем в Лефортово на «Б» («Женщины живут, как прежде, телом…») Печатается по тексту отдельного издания (Владивосток, 1922). В поэме немало автобиографических черт; о поездках кадета Митропольского к тетке в Тихвин на зимние каникулы см. т. 2 наст. изд., рассказ «Волки» (впервые опубликован: «Луч Азии», 1944, № 3). Упоминания Несмелова об этом городе автобиографичны; Тихвин расположен в 220 км от Санкт-Петербурга; видимо, он проводил там зимние каникулы: «Милая моя сестрица Пашенька, жена железнодорожного врача, обосновалась неподалеку от Питера, в городе Тихвине. Высылали мне из дому двадцать пять рублей в месяц. Кончив в неделю полагающийся мне родительский четвертной, уезжал к сестре и мужу ее в милый Тихвин. Проживешь там с неделю, подзаймешь на дальнейшее, и возвращаешься в Питер» («Волки»). В поэме немало анахронизмов: «тогда явился Блок» соседствует с тем, что Санкт-Петербург именуется Петроградом. «…Женский монастырь» - Введенский женский монастырь, построен по приказу царя Ивана Грозного в 1560 г.
Евгений Витковский (Москва) Ли Мэн (Чикаго)
.
В годы Первой мировой войны Арсений Митропольский служил на Западном фронте в 11-м гренадерском Фанагорийском полку - прапорщиком, подпоручиком, поручиком. События этих лет оживут впоследствии в стихотворениях «27 августа 1914 года», «Подарок», «Солдатская песня», «Память» (сборник «Белая флотилия» (Харбин, 1942) и в рассказах «Короткий удар», «Богоискатель», «Полковник Афонин» (сборник «Рассказы о войне»). Был ранен. Удостоен боевых наград за мужество и личную доблесть (в том числе награжден четырьмя орденами). В октябре - ноябре 1917 г. принимал участие в восстании юнкеров в Москве.
«Мы - белые…»
Именно в эти дни А. Митропольский-Несмелов выбирает свою Судьбу («Так наша началась борьба»):
Мы - белые. Так впервые Нас крестит московский люд. Отважные и молодые Винтовки сейчас берут.
(«Восстание», 302).
После поражения восстания, в 1918 г. он уезжает в Омск, в армию А.В. Колчака, и этот год считает отныне годом своего духовного рождения («Мы - дети восемнадцатого года», 89), что дает ему право через десятилетие в сборнике «Кровавый отблеск» (Харбин, 1928), горько отметив: «Все меньше нас, отважных и беспутных, /Рожденных в восемнадцатом году», посвятить этому году прекрасные и вдохновенные строки:
И обреченный, он пылал отвагой. Был щит его из гробовой доски. Сражался он надломленною шпагой, Еще удар, и вот она - в куски. Ничьи знамена не сломила гибель, Не прогремел вослед ничей салют. Но в тех сердцах, где мощно след он выбил, И до сих пор ему хвалу поют. /…/ Хвала тебе, год-витязь, год-наездник, С тесьмой рубца, упавшей по виску. Ты выжег в нас столетние болезни: Покорность, нерешительность, тоску.
(«Восемнадцатому году», 78–79)
Мы бежим, отбитые от стаи…»
С разбитыми остатками армии А.В. Колчака («Мы отползали, /Задом пятясь, /Уже Урал отдав врагу…» - «У карты», 64) А. Несмелов оказывается во Владивостоке, центре Дальневосточной буферной республики:
Мы бежим, отбитые от стаи, Горечь пьем из полного ковша, И душа у нас совсем пустая, Злая, беспощадная душа. Всходит месяц колдовской иконой, - Красный факел тлеющей тайги. Вне пощады мы и вне закона, - Злую силу дарят нам враги. Ненавидеть нам не разучиться, Не остыть от злобы огневой. …Воет одинокая волчица, Слушает волчицу часовой. Тошно сердцу от звериных жалоб, Неизбывен горечи родник… Не волчиха, родина, пожалуй, Плачет о детенышах своих.
(«На водоразделе», 82)
С 1922 г. он является сотрудником газеты «Дальневосточная трибуна», после ее закрытия переходит на положение «свободного журналиста», много печатаясь в русской периодике соседнего Китая: журналах «Рубеж», «Луч Азии», альманахе «У родных рубежей», газете «Рупор» и др., не гнушаясь и литературной поденщины: критических разборов, рифмованной рекламы и фельетонов в стихах. В 1924 г. бывший белый офицер А. Митропольский бежал через тайгу в Китай и обосновался в Харбине:
Словно маятник молотком, -
Об одном, об одном, об одном:
Не Россия ли за окном? Не последний ли взор ее, Не последнее ль острие В сердце беженское мое?
(«Разве жизнь бывает тесна…», 241)
«Один из способов выражения своей личности»
20 августа 1945 г., после занятия Харбина советскими войсками, А. Несмелов был арестован. Дата его смерти, долгое время остававшаяся неизвестной, выяснилась лишь в 1970-е гг.
«Поэзия для человека - один из способов выражения своей личности», - писал Николай Гумилев в своих «Письмах о русской поэзии» «Empress of Asia» - «Владычица Азии» (англ.).
. Исследование творчества А. Несмелова - это исследование личности русского писателя не в ее обыденной, будничной («нормальной») обстановке, а в обстоятельствах исключительных и экстремальных - в обстоятельствах эмиграции. Именно эмиграция сделала из Арсения Несмелова писателя трагического склада. Почти все его творчество автобиографично, что дает возможность отождествлять образ самого поэта и его лирического героя.
Стихи Арсений Митропольский начал писать еще в кадетском корпусе (сначала тайно), и первые его публикации - в «Ниве» - относятся к 1912–1913 гг. Некоторые произведения его сборника «Стихи» (Владивосток, 1921) не свободны от различных влияний. Еще далеко до того уровня стихотворного и словесного мастерства, которое поэт продемонстрирует в своих зрелых сборниках. В ранней поэзии Несмелова - при всей ее оригинальности и самобытности - можно обнаружить перекличку с творчеством различных поэтов: И. Северянина, М. Цветаевой (с которой он состоял в длительной переписке), Н. Асеева, В. Маяковского (с которым был лично знаком). Явственно здесь и влияние северянинской музы с ее салонным дендизмом:
Запах вдыхая аниса, Хочется выпить ликер, Но нарядить Адониса В фрачный костюм - куафер.
(«Голубой разряд», 25)
А. Несмелов иногда прямо заимствует северянинскую лексику («громокипящие законы», «надоедный день»), так же отдает предпочтение составным неологизмам («слезотечь», «смехозыбь», «морелюбы», «веселая Оль-Оль»), подхватывает у своего предшественника ритмический рисунок «поэзы», окрашенной - северянинской же - ироничностью:
Лирический репортаж, 29–30»)
«Боюсь начать, изгнанием подрублен…»
Только найдя свою собственную тему - тему романтики Белого движения, поражения и изгнанничества («Но по ночам заветную строфу / Боюсь начать, изгнанием подрублен…» - «О России», 104), Арсений Несмелов вырастает в большого поэта, взыскательного художника, выразившего ярче, чем кто-либо другой из поэтов русского дальневосточного зарубежья «тоску, острей которой нет» («Родина», 164), разлуки с родной землей. Воспетые Мариной Цветаевой в ее Лебедином стане рыцари Белого движения в несмеловских стихах так же сражаются, гибнут или - после поражения - скитаются в эмиграции, превратившись в «воинов с котомками» Я жду (фр.).
. Доминантой несмеловского творчества, главным стержнем его человеческой и поэтической судьбы становится лично им выстраданная тема эмиграции, вместившая «четверть века беженской судьбы» («Великим постом», 225) и достигающая такой высоты и пронзительной силы, что это ставит его в ряд самобытнейших русских поэтов.
«Ведь вы же женщина - о Родина!»
Источником надежды и веры для А. Несмелова на всем протяжении его творчества всегда оставались русский язык и Россия, очень часто выступающая в его стихах как категория духовная и нравственная. Вместе с тем образ России для поэта многозначен, что раздвигает границы его лирики, - он может быть затаенно интимным и глубоко личным. Если в русской литературе традиционно восприятие России в образе матери (исключение здесь составляет лишь поэзия Александра Блока, в которой образ России предстает различными гранями: возлюбленной - невесты - жены), то для А. Несмелова Родина выступает не только в традиционном образе, но и в образе любимой женщины, с которой лирического героя связывают сложные, драматические отношения. Свое прощание с ней в 1924 г. (стихотворение «Переходя границу») он сравнивает с прощанием с любимой женщиной, когда мужчине, несмотря на смертельную боль и обиду, следует вести себя мужественно и сдержанно, без упреков и жалоб. Несколько раз для передачи живой, естественной разговорной речи использован такой авторский прием, как перенос части фразы из одной строки в следующую (enjambement):
Пусть дней немало вместе пройдено, Но вот не нужен я и чужд, Ведь вы же женщина - о Родина! - И, следовательно, к чему ж Все то, что сердцем в злобе брошено, Что высказано сгоряча. Мы расстаемся по-хорошему, Чтоб никогда не докучать Друг другу больше. Все, что нажито, Оставлю вам, долги простив, Вам эти пастбища и пажити, А мне просторы и пути. Да ваш язык. Не знаю лучшего Для сквернословий и молитв. Он, изумительный, - от Тютчева До Маяковского велик. (81)
Выброшенный в чужой ему мир, А. Несмелов очень остро ощущал трагизм своей судьбы. Если, например, в художественном мире другого известного русского поэта-эмигранта Валерия Перелешина (1913–1992), выросшего в Харбине, взаимодействуют, врастая друг в друга, три равнозначных текста - русский, китайский, бразильский, и для него китайская тематика органична и естественна, то для Арсения Несмелова эмиграция - трагедия, и он, русский, остается внутри чужой культуры.
«О России»
В сборниках эмигрантского периода («Кровавый отблеск», «Без России», «Полустанок», «Белая флотилия») сознание обреченности переплетается с отчетливым пониманием необратимости происшедших в России перемен и невозможности туда вернуться: «Россия отошла, как пароход /От берега, от пристани уходит…» («О России», 103). Прочно врезаны в память эпизоды, обретающие свою значительность только потому, что связаны с Россией («Родина»): с «горечью бездонной» вспоминается провинциальный русский городок («Тихвин»), тишина арбатских переулков («Как на Россию непохоже», «Москва пасхальная»), с безмерным сочувствием показаны последние земные минуты старого русского генерала, ищущего на карте родную тамбовскую деревню («Кончина»).
Пылится в ломбарде ростовщика связка русских орденов, и среди них - белая эмаль и строгий простой рисунок св. Георгия («В ломбарде»):
Не алчность - робость чувствую в глазах Тех, кто к тебе протягивает руки, И ухожу… И сердце все в слезах От злобы, одиночества и муки. (78)
Три поэта-воина
Георгиевский крест для боевого офицера Арсения Митропольского-Несмелова, как и для его предшественника Николая Гумилева (у которого «…святой Георгий тронул дважды / Пулею не тронутую грудь» Статуя в Ватикане.
), - высший солдатский «знак доблести» («В гостях у полковника», 229), воспетый во многих его стихах. Примечательно, что именно в строках об ордене св. Георгия, свидетельствующих о русской боевой славе, в стихах А. Несмелова появляется образ Н. Гумилева с эпитетом «прекрасный»: «Твой знак носил прекрасный Гумилев, / И первым кавалером был Кутузов!» (78). Напомним, что в русской поэзии Серебряного века, по сути, - только три поэта-воина: поручики Николай Гумилев, Арсений Несмелов и казачий подъесаул Николай Туроверов, каждый со своей трагической судьбой.
Но горше всего для поэта то, что для России навсегда потеряно молодое поколение:
Кто осудит? Вологдам и Бийскам Верность сердца стоит ли хранить?.. Даже думать станешь по-английски, По-чужому плакать и любить. Мы - не то! Куда б ни выгружала Буря волчью костромскую рать, - Все же нас и Дурову, пожалуй, В англичан не выдрессировать.
(«Пять рукопожатий», 88)
К потомку, через столетия задумавшемуся над «многоречивым» томом» «Наша эмиграция в Китае» Действие рассказа происходит в период первой пятилетки (1928–1932 гг.), т. е. Несмелов описывает Владивосток, которого никогда не видел.
поэт обращает свое «не суди!»:
«…Из твоего окна Не открыты канувшие дали: Годы смыли их до волокна, Их до сокровеннейшего дна Трупами казненных закидали!
Обостренное чувство личности
У А. Несмелова в высокой степени развито обостренное чувство личности, личного самосознания. Его внимание привлекают такие же личности, такие же индивидуальности, как он сам, люди сильного и цельного характера. Весьма примечательно, что в его поэзии вообще отсутствует тема двойничества, тема раздвоения и раздробления личности, столь распространенная как в мировой, так и в русской литературе рубежа ХIХ - ХХ веков.
Нельзя не заметить глубокого родства поэтического мировосприятия Арсения Несмелова, автора поэм «Восстание», «Декабристы» (1925), «Через океан» (1930), «Протопопица» (1938–1939), посвященных людям сильного и цельного характера, и Николая Гумилева. В жизни и творчестве Николая Гумилева и Арсения Несмелова немало общего: почти ровесники, офицеры русской армии, активные участники Первой мировой войны, отмеченные боевыми наградами за доблесть и личное мужество, убежденные монархисты, оба они исповедовали кодекс рыцарской чести, отстаивали последовательно непримиримую позицию в отношении к событиям 1917 г.: «Грознейшей из всех революций /Мы пулей ответили: нет!» («Встреча вторая», 90).
Проза Арсения Несмелова
Прозу А. Несмелова - рассказы о сражениях Первой мировой войны («Короткий удар», «Богоискатель», «Полковник Афонин» и др.), его рассказы о военных буднях («Номер второй», «Атака», «В земле», «Будни», «В резерве», «Над Вислой» и др.), составившие первую из его опубликованных книг «Военные странички» (1915), вышедшую с грифом «Печатать разрешено военной цензурой», сближает с гумилевскими «Записками кавалериста» (также 1915 г.) авторский взгляд на войну - глазами очевидца и участника - как на нелегкий, но честный труд. Гумилевское восприятие воинов как «тружеников, медленно идущих / На полях, омоченных в крови, / Подвиг сеющих и славу жнущих» Новый государственный гимн СССР был утвержден в 1944 году.
, близко несмеловскому: «- Умерли честно в труде боевом!» - («Солдатская песня», 142). Поэт-воин, поэт-рыцарь - эти обычно приложимые к Н. Гумилеву определения вполне могут быть отнесены и к А. Несмелову.
С творческой манерой Н. Гумилева А. Несмелова сближала интенсивная работа по углублению смыслового содержания слова, лексическая четкость и строгость, определенного характера звукопись - акцентированно звонкие рифмы:
Всадник устало к гриве ник, Птицы летели за море. Рифма звенит, как гривенник, Прыгающий на мраморе.
(«Морелюбы», 34–35).
Так же, как Н. Гумилев, А. Несмелов вводит в произведение повествовательный элемент, и его произведениям так же свойствен полуэпический характер - это прежде всего относится к балладной форме с ее объективным миром зрительных образов, строгой композицией, чеканной лексикой, энергичным ритмом («Суворовское знамя», «Стихи о револьверах», «Легенда о драконе», «Баллада о даурском бароне» и др.).
В творчестве А. Несмелова оживают сильные гумилевские личности, картины и образы его произведений. В несмеловских стихах воины, всегда готовые «убить и умереть» («Броневик», 75), исповедуют кредо гумилевских героев: «Нет к былому возврата!» («Пираты», 29 - Ср. с гумилевским «Лучше слепое Ничто, / Чем золотое Вчера!» Невельский (Невельской) Геннадий Иванович (1813–1876) - мореплаватель, исследователь Дальнего Востока, адмирал. Памятник Невельскому - первый монумент во Владивостоке - открыт в 1897 году (скульптор Р. Бах, архитектор А. Антипов). В 1922 с памятника снят двуглавый орел, бюст и мемориальные доски. В 1927, увенчанный металлической красной звездой, переименован в “Памятник жертвам революции”. Восстановлен в 1960 году.
). Лексика А. Несмелова близка гумилевской: «пули ожог» («Встреча вторая», 90), «поцарапанный злой винчестер» («Тишина», 56), «пистолета тугой зазубренный курок» («Рассказ», 63), «браунинг, забытый меж игрушек» («В ломбарде», 78), - однако в абсолютном большинстве своем она проще, грубее, без приподнятой романтизированности Н. Гумилева: «И стали пить из голубых баклаг /Согретую и взболтанную водку» («Разведчики», 65). В произведениях А. Несмелова - столь же экзотические для глаза европейца, как картины гумилевской Африки, картины уссурийской тайги: сопки, распадки, ущелья, заросли гаоляна, фанзы зверовщиков и женьшеньщиков, тигровые и кабаньи тропы, чумиза на огне костра.
О человеческой судьбе
Согласно Н. Бердяеву, которого всегда интересовали проблемы человека, личности, творчества и который писал в своей работе «Смысл истории»: «Человеческая судьба есть не только земная, но и небесная судьба, не только историческая, но и метафизическая судьба, не только человеческая, но и Божественная судьба, не только человеческая драма, но и Божественная драма» Сибирские огни, 2009 N1
, все люди делятся на две категории: одни живут, исповедуя чувство обиды, другие - чувство вины. Несомненно, последнее более свойственно русскому менталитету: «Весь характер русской мысли, русской философии, русского морального склада и русской государственной судьбы несет в себе что-то мучительное» . По справедливому наблюдению того же автора, русская творческая мысль всегда обращена к Апокалипсису: «Мы творили от горя и страдания; в основе нашей великой литературы лежала великая скорбь, жажда искупления грехов, мира и спасения» .
Тема вины и покаяния
Наметившись в сонете Максимилиана Волошина «Мир» (ноябрь 1917 г.), тема вины и покаяния за равнодушие, пассивность, обернувшиеся предательством, «Иудиным грехом» в годы революции и гражданской войны, –
С Россией кончено… На последях Ее мы прогалдели, проболтали, Пролузгали, пропили, проплевали, Замызгали на грязных площадях. Распродали на улицах: не надо ль Кому земли, республик да свобод, Гражданских прав? И родину народ Сам выволок на гноище, как падаль , -
красной нитью проходит через творчество всех крупных русских поэтов ХХ века, не исключая и наших современников. Это чувство в высшей степени присуще Борису Чичибабину, автору «Плача по утраченной родине» (1992):
При нас космический костер беспомощно потух. Мы просвистали свой простор, проматерили дух. К нам обернулась бездной высь, и меркнет Божий свет… Мы в той отчизне родились, которой больше нет .
Ощущение личной вины
Особое место тема вины и покаяния занимает в творчестве Арсения Несмелова. В отличие от Н. Гумилева, при известии о екатеринбургской трагедии 17 июля 1918 г. давшего клятву: «Никогда и м (разрядка наша. - Т.С.) этого не прощу» , А. Несмелов остро ощущал как общую, так и свою личную вину за происшедшее со страной, с Государем, вину за поражение в гражданской войне, за преданного и отданного белочехам Адмирала (стихотворения «В этот день», «Цареубийцы», «Пели добровольцы. Пыльные теплушки…», «В Нижнеудинске»). В его произведениях часто присутствуют и взаимодействуют такие категории, как грех и совесть:
Вопрошает совесть, как священник, Обличает Мученика тень… Неужели, Боже, нет прощенья Нам за этот сумасшедший день! (145)
Впервые эта тема появляется в поэме «Восстание», в основу которой положены подлинные исторические события (к примеру, знаменитое восстание юнкеров), имевшие место в Москве в октябре - ноябре 1917 г. и активным участником которых был А. Митропольский. Известно, что впервые с чтением своей поэмы А. Несмелов выступил на владивостокском «Вечере поэтов» 23 января 1923 г., и в том же 1923 г. фрагмент из нее был опубликован в «Октябре» - литературно-художественном приложении к владивостокской газете «Красное знамя» :
«Вперед! Помоги, создатель!» - Вперед! Помоги, Создатель! - И снова ружье в руках. Но заперся обыватель, Как крыса, сидит в домах. Мы заняли Кремль, мы - всюду Под влажным покровом тьмы, И все-таки только чуду Вверяем победу мы. (302–303)
Отважной горсти юнкеров Ты не помог, огромный город, - Из запертых своих домов, Из-за окон в тяжелых шторах - Ты лишь исхода ждал борьбы И каменел в поту от страха, И вырвала из рук судьбы Победу красная папаха. /…/ А те, кто выдержали брань, В своем изодранном мундире Спешат на Дон и на Кубань И начинают бой в Сибири. (305–306)
«Без России»
Арсений Митропольский принадлежал к последним.
Тема вины и покаяния - основная во многих произведениях А. Несмелова и постоянная в его поэтических сборниках разных лет. Она присутствует в стихотворении «Леонид Ещин» (сборник «Без России», 1931):
Докатились. Верней - докапали Единицами: рота, взвод… И разбилась фаланга Каппеля О бетон крепостных ворот. Нет, не так! В тыловые топи Увязили такую сталь! Проиграли, продали, пропили, У винтовок молчат уста. (93–94)
«Цареубийцы»
Она - в стихотворении «Цареубийцы» из более позднего сборника «Белая флотилия» (1942), который отделяет от предыдущего более десяти лет. «Цареубийцы» - страшное и горькое обвинение поэта своему окружению, в том числе и себе:
Мы теперь панихиды правим, С пышной щедростью ладан жже, Рядом с образом лики ставим, На поминки Царя идем. Бережем мы к убийцам злобу, Чтобы собственный грех загас, Но заслали Царя в трущобу Не при всех ли, увы, при нас? /…/ Только горсточка этот ворог, Как пыльцу бы его смело: Верноподданными - сто сорок Миллионов себя звало. Много лжи в нашем плаче позднем, Лицемернейшей болтовни, - Не за всех ли отраву возлил Некий яд, отравляющий дни. И один ли, одно ли имя Жертва страшных нетопырей? Нет, давно мы ночами злыми Убивали своих Царей. И над всеми легло проклятье, Всем нам давит тревога грудь: Замыкаешь ли, дом Ипатьев, Некий давний кровавый путь! (145–146)
«Но русской вере не изменим мы»
Своей клятве - «Но русской вере не изменим мы / И не забудем языка родного» («Великим постом», 225) - А. Несмелов оставался верным всю свою жизнь. Цельность его личности проявляется, с одной стороны, в том, что превыше всего на свете он ценил верность - своему делу, боевым товарищам («Верность есть в любви, верность есть в бою, /Нет у Бога превыше дара», 225), боевым командирам (много прекрасных и горьких строк поэт посвятил А.В. Колчаку - см. стихотворение «В Нижнеудинске»); а с другой - в той последовательности, с какой он развивал постоянные свои темы, к концу своей жизни не отказавшись ни от одной из них. Уже в 1940-е годы он писал:
Вздохнуть ли здесь, что «не было судьбы»,
Что навсегда для нас закрыты дали, Но ведь живет поэзия борьбы, Которой увлеченно мы дышали. Мы только ль в прошлом, только ли в былом? Нет, все еще звучит стальная лира… (228)
Неизбежность духовной работы
«Поэзия и религия, - считал Н. Гумилев, - две стороны одной и той же монеты. И та и другая требуют от человека духовной работы. Но не во имя практической цели, как этика и эстетика, а во имя высшей, не известной им самим» . Христианская покорность Божественному Провидению, вера в Христа, в Страшный суд, в «свет Христов, который и во тьме светит» , пронизывает все несмеловское творчество, все его радостные и горькие минуты. Собственно, несмеловское «И, быть может, на суде Христовом / Мне зачтется эта вот герань» («Герань», 227) - один из аспектов памятного гумилевского из его программного «Мои читатели» (1921):
И, представ перед ликом Бога С простыми и мудрыми словами, Ждать спокойно Его суда.
Поэзия - сила, способная спаять прошлое и будущее
Для Н. Гумилева на всем протяжении его творчества поэзия являлась магической, сверхъестественной силой - единственной, могущей спаять неразрывной цепью прошлое и будущее. Не случайно поэтому и свою поэтическую личность Н. Гумилев вслед за символистами во многом формировал по образу и подобию своих романтических персонажей. Он придавал огромное значение роли поэта, поэзии в обществе на различных этапах его развития. Гумилевское представление о назначении поэта воплотилось в его мечте о "золотом времени", когда общество будет управляться не политиками, а кастой (расой?) друидов, поэтов - магнатов. Не случайно поэтому составленную им Программу курса лекций по истории мировой поэзии Н. Гумилев открыл ткмой "Друидизм" (19). Приведем в этой связи помету А. Блока на полях одного из стихотворений сборника Н. Гумилева "Костер" ("И будут, как встарь поэты / Вести сердца к высоте, / Как ангел водит кометы / К неведомой им мете"): "Тут вся моя политика" - сказал мне Гумилев (20).
Николай Гумилев, в 1911 г. основавший объединение "Цех поэтов",закладывает в его основу мысль о поэтическом творчестве как ремесле, которое, как всякое ремесло, требует не только вдохновения, но, в первую очередь, умения и мастерства. А. Несмелов, полностью разделявший эти представления, руководит в Хаюбине Литературным кружком русской молодежи, а поэты харбинской литературной группы "Молодая Чураевка" (Л. Андерсен, В. Перелешин, Н. Щеголев, л. Хаиндрова, В. Слободчиков) считают его одним из своих учителей.
"Я седце нес"
Арсений Несмелов трактует поэтическое творчество как упорный, кропотливый труд, схожий с работой мастера - ювелира ("Постукивая точным молоточком, / Шлифуя ркчь, как индус - шар из яшмы…" - "На заданные рмфмы", 197), трубующий от художника максимальной самоотдачи, за который приходится платить самой высокой ценой - кровью, зачастую жизнью:
Окончен труд, с погасшей папиросой, С душой угасшей встал из-за стола… Как раненый, ладонь прижавшей к ране, Я сердце нес… Воистину непобедимо круты Ступени восхожденья к божеству…
(характерно название цитируемого стихотворения - "Изнемождение", 107).
Вслед за Н. Гумилевым А. Несмелов отстаивает право поэта на романтическую мечту в расчетливо-прагматическом XX веке:
Поэт не поет, не бряцает, - Он пишет, он лиру отверг… Но все-таки тайна мерцает Над ним. Ореол не померк Таинственности, романтизма. Горячих бессонных ночей…
(«Моему «Ундервуду»», 190–191).
«Я хочу, чтоб к штыку приравняли перо», - писал Владимир Маяковский. В творчестве Арсения Несмелова после поражения в гражданской войне перо сменяет оружие. Когда-то неразлучимый с револьвером («Ты - в вытертой кобуре, / Я - в старой солдатской шинели…», 67), он и годы спустя помнит до мелочей все приметы своего личного оружия:
Любил я еще веблей (С отскакивающей скобою). Нагана нежней и злей, Он очень пригож для боя. /…/ Он пламя стволом лакал, Ему незнакома оробь… Его я швырнул в Байкал, В его голубую прорубь. А маузер - это вздор! Лишь в годы, когда тупеют, Огромный его топор Выпяливают портупеей…
(«Стихи о револьверах», 69).
В Харбине
В годы эмиграции, в Харбине, таким же близким другом, как прежде револьвер, и единственным спутником бессонных ночей поэту служит карандаш - символ и атрибут поэтического творчества, иногда «живой» («Память», 139), иногда - «осторожный» («Свет зажжен. Журнал разрезан…», 199), но всегда - самый близкий, кому можно доверить глубоко личное. В качестве примера приведем не вошедшее в прижизненные сборники А. Несмелова стихотворение о любви (двадцать строк), в котором зашифровано имя Елена и которое, наряду со стихотворениями А. Несмелова «За» (сборник «Без России», 1931) и «Флейта и барабан» (сборник «Белая флотилия», 1942), являющими собой поразительную гармонию лирического чувства и мастерского совершенства поэтической формы, можно поставить в один ряд с высокими образцами русской любовной лирики:
… День отошел… Отяжелевший, лег, Как вол послушный или слон рабочий, И эти двадцать или тридцать строк Едва-едва я выпрошу у Ночи. Не выпрошу - так вырву… Карандаш, Покорный друг видений, льнущий к окнам, - Еще одни стихи ты мне отдашь, Что зачинались ямбом пятистопным… А нужно мне сказать лишь об одном: О том, что сердце, стиснутое в обруч Томления, оберегало днем, И что теперь взошло, как женский образ… Не назову, не выскажусь ясней, Не обозначу знаком, цифрой, годом, Не намекну, не прошепчу во сне, А зашифрую самым строгим кодом… …Спасибо, Ночь. Спеши над миром течь Туманами, огнями голубыми… А мне, как заговорщику, беречь Еще Гомеру ведомое имя.
(«…День отошел…Отяжелевший, лег…», 197)
Назначение поэта
Характерно, что у А. Несмелова только карандаш - символ и атрибут поэтического творчества, интимный друг; перо же в его стихах появляется лишь эпизодически (например, в стихотворении «Ночью думал о том, об этом…», 156), а «Чернильницы нет и в помине, /Поэт, у тебя на столе. //А если и есть - юбилея /Сомнительной радости дар, / Когда голова побелеет / И рифмы слабеет удар…» («Моему «Ундервуду», 191).
Проблеме назначения поэта посвящено стихотворение А. Несмелова «В затонувшей субмарине» (сборник «Белая флотилия», 1942), ритмико-семантическим источником которого, несомненно, является «Волшебная скрипка» Н. Гумилева. Проблематика и поэтика - ритмика, строфика, эвфоника, грамматика, семантика обоих произведений, написанных завораживающим своей музыкой 8-стопным хореем с цезурой между 4-й и 5-й стопами, с перекрестными рифмами каждых четырех строк, во многом совпадают. Однако произведение А. Несмелова носит более трагический характер, ибо посвящено судьбе поэта-эмигранта. «Заживо замурованными», по выражению рано ушедшего из жизни талантливого поэта Бориса Поплавского (1903–1935), в эмиграции ощущали себя многие.
Сравним первые строфы произведений обоих поэтов.
«Волшебная скрипка» Н.Гумилева:
Милый мальчик, ты так весел, так светла твоя улыбка, Не проси об этом счастье, отравляющем миры. Ты не знаешь, ты не знаешь, что такое эта скрипка, Что такое темный ужас начинателя игры. (82)
«В затонувшей субмарине» А. Несмелова: Облик рабский, низколобый отрыгнет поэт, отринет:
Несгибаемые души не снижают свой полет, Но поэтом быть попробуй в затонувшей субмарине, Где печать свою удушье на уста твои кладет. (143)
«Субмарина затонула»… «Больше ничего не будет»
К метафорическому определению своего творчества как «затонувшей субмарины» Арсений Несмелов не случайно обратится незадолго до своей трагической гибели в разговоре с харбинской журналисткой Е.А. Сентяниной (матерью Валерия Перелешина): «Неужели вы не видите, что все идет к концу? Больше ничего не будет. И ничего не нужно. Я собирался издать книгу стихов. Бумагу закупил. А вчера отдал бумагу даром. Книг больше не будет. Субмарина затонула» .
Предвидения поэта
Это предсказание оказалось пророческим, и сбылось точно так же, как и многие другие предвидения поэта. Одно из них - о судьбе русской диаспоры на Дальнем Востоке, о ее полном исчезновении, о судьбе Харбина:
Как чума, тревога бродит, - Гул лихих годин… Рок черту свою проводит Близ тебя, Харбин! Взрывы дальние, глухие, Алый взлет огня, - Вот и нет тебя, Россия, Государыня! /…/ Милый город, горд и строен, Будет день такой, Что не вспомнят, что построен Русской ты рукой…
(«Стихи о Харбине», 117–118)
Несмеловская оценка деятельности Петра I в «Стихах о Харбине» («Не Петровской ли закваски /Запоздалый след?», 117) лежит, с одной стороны, в русле славянофильской концепции об особом пути развития и особом предназначении России, а с другой - она вполне укладывается в традицию отечественной литературы революционных и послереволюционных лет, когда подобные оценки можно было найти в творчестве таких, например, поэтов, как Марина Цветаева (стихотворение «Петру», 1920): «Ты под котел кипящий этот / Сам подложил углей! / Родоначальник - ты - Советов…» , Максимилиан Волошин (поэма «Россия», 1924): «Великий Петр был первый большевик…» .
В течение первого послевоенного десятилетия некогда огромная русская диаспора в Китае исчезла совсем: одни были репатриированы в СССР, другие бежали - в США, Южную Америку, Австралию.
Еще одно пророчество
Другое пророчество Арсения Несмелова - о смерти в тюрьме. В его стихотворении «Моим судьям» - связанное с религиозными убеждениями естественное, не показное отсутствие боязни насильственной смерти. С поразительной точностью поэт предсказал обстоятельства своей гибели:
Заторопит конвоир: «Не мешкай!» Кто-нибудь вдогонку крикнет: «Гад!» С никому не нужною усмешкой Подниму свой непокорный взгляд. /…/ К надписям предшественников - имя Я прибавлю горькое свое. Сладостное «Боже, помяни мя» Выдолбит тупое острие. Все земное отжену, оставлю, Стану сердцем сумрачно-суров, И, как зверь, почувствовавший травлю, Вздрогну на залязгавший засов. И без жалоб, судорог, молений, Не взглянув на злые ваши лбы, Я умру, прошедший все ступени, Все обвалы наших поражений, Но не убежавший от борьбы! (151)
Крестный путь русских поэтов
А. Несмелов умер на полу пересылочной тюрьмы пограничной с Маньчжурией станции Гродеково близ Владивостока. И в этой трагедии - также поразительное совпадение жизненного финала двух поэтов. В написанном за пять лет до гибели «Рабочем» (первая публикация - в 1916 г. в газете «Одесский листок», затем включен в состав сборника 1918 г. «Костер») Н. Гумилев с такой же поразительной точностью, как впоследствии А. Несмелов, предсказал не только сам факт и место, но даже время своей смерти (он был расстрелян 25 августа 1921 г.):
Упаду, смертельно затоскую, Прошлое увижу наяву, Кровь ключом захлещет на сухую, Пыльную и мятую траву. И Господь воздаст мне полной мерой За недолгий мой и горький век…
Верные долгу и христианским заповедям, оба поэта прошли свой крестный путь до конца.
ПРИМЕЧАНИЯ
1. Цит. по: Витковский Е. Возвратившийся ветер // «Мы жили тогда на планете другой…» Антология поэзии русского зарубежья. 1920–1990 (Первая и вторая волна). Книга первая. М., 1995. С. 24.
2. Несмелов А. Без Москвы, без России: Стихотворения. Поэмы. Рассказы. М., 1990. С. 84. Далее ссылки на это издание приводятся в тексте с указанием страницы.
3. Гумилев Н. Письма о русской поэзии // Гумилев Н. Соч.: В 3 т. М., 1991. Т. 3. С. 20.
4. Цветаева М. Собр. соч.: В 7 т. М., 1994. Т. 2. С. 8.
5. Гумилев Н. Соч.: В 3 т. М., 1991. Т. 1. С. 289.
6. Книга «История русской эмиграции в Шанхае» написана Ван Джи Чаном. Отечественного аналога - «История русской эмиграции в Китае» - до настоящего времени не существует.
7. Гумилев Н. Собр. соч: В 3 т. Т. 1. С. 172.
8. Там же. С. 91.
9. Бердяев Н. Смысл истории. М., 1990. С. 33.
10. Там же. С. 144.
11. Там же. С. 143.
12. Волошин М. Жизнь - бесконечное познанье. М., 1995. С. 91.
13. Борис Чичибабин в стихах и прозе: В 2 т. Харьков, 1998. Т. 1. С. 367.
14. Цит. по: Кунина И. Моя гумилевская весна //Литературное обозрение. 1991. № 9. С. 101.
15. См.: Несмелов А. Без Москвы, без России: Стихотворения. Поэмы. Рассказы. М., 1990. С. 452.
16. Гумилев Н. Письма о русской поэзии // Гумилев Н. Соч.: В 3 т. М., 1991. Т. 3. С. 20.
17. Бердяев Н. Миросозерцание Достоевского // Бердяев Николай. Философия творчества, культуры и искусства: В 2 т. М., 1994. Т. 2. С. 21.
18. Гумилев Н. Соч.: В 3 т. М., 1991. Т. 1. С. 308.
19. Там же. Т.3. С. 230.
20. Цит. по: Библиотека Александра Блока. Описание. Кн.1. Л., 1984. С. 254.
21. Цит. по: Перелешин В. Об Арсении Несмелове // Ново-Басманная, 19. М., 1990. С. 673.
22. Цветаева М. Собр. соч.: В 7 т. М., 1994. Т. 1. С. 565.
23. Волошин М. Жизнь - бесконечное познанье. М., 1995. С. 185.
24. Гумилев Н. Соч.: В 3 т. М., 1991. Т.1. С.216.
В СОЧЕЛЬНИК
Нынче ветер с востока на запад,
И по мерзлой маньчжурской земле
Начинает поземка, царапать
И бежит, исчезая во мгле.
С этим ветром, холодным и колким,
Что в окно начинает стучать,-
К зауральским серебряным елкам
Хорошо бы сегодня умчать.
Над российским простором промчаться,
Рассекая метельную высь,
Над какой-нибудь Вяткой иль Гжатском,
Над родною Москвой пронестись.
И в рождественский вечер послушать
Трепетание сердца страны,
Заглянуть в непокорную душу,
В роковые ее глубины.
Родников ее недруг не выскреб:
Не в глуши ли болот и лесов
Загораются первые искры
Затаенных до сроков скитов,
Как в татарщину, в годы глухие,
Как в те темные годы, когда
В дыме битв зачиналась Россия,
Собирала свои города.
Нелюдима она, невидима.
Темный бор замыкает кольцо.
Закрывает бесстрастная схима
Молодое, худое лицо.
Но и ныне, как прежде, когда-то,
Не осилить Россию беде.
И запавшие очи подняты
К золотой Вифлеемской звезде.
Арсений Иванович Митропольский, более известный под псевдонимом Несмелов родился в 1889 году в Москве, в дворянской семье. Отец его, Иван Митропольский, был статским советником, секретарём Московского окружного военно-медицинского управления, а также литератором. Литератором был и старший брат поэта, Иван Иванович, совмещавший литературную деятельность с военной карьерой. Ему посвящены строки Несмелова: «Вот брат промелькнул, не заметив испуганных глаз: / Приподняты плечи, походка лентяя и дужка / Пенсне золотого…» Иван Иванович был на 17 лет старше брата и печатался с середины 1890-х годов... Вся молодость Несмелова прошла в Белокаменной, чудный образ который не раз воскресал в его стихотворениях, написанных на чужбине.
МОСКВА ПАСХАЛЬНАЯ
В тихих звонах отошла Страстная,
Истекает и субботний день,
На Москву нисходит голубая,
Как бы ускользающая тень.
Но алеет и темнеет запад,
Рдеют, рдеют вечера цвета,
И уже медвежьей теплой лапой
Заползает в город темнота.
Взмахи ветра влажны и упруги,
Так весенне-ласковы, легки.
Гаснет вечер, и трамваев дуги
Быстрые роняют огоньки.
Суета повсюду. В магазинах
Говорливый, суетливый люд.
Важные посыльные в корзинах
Туберозы нежные несут.
Чтоб они над белоснежной пасхой
И над коренастым куличом
Засияли бы вечерней лаской,
Засветились розовым огнем.
Все готово, чтобы встретить праздник,
Ухитрились всюду мы поспеть,
В каждом доме обонянье дразнит
Вкусная кокетливая снедь.
Яйца блещут яркими цветами,
Золотится всюду «Х» и «В», -
Хорошо предпраздничными днями
Было в белокаменной Москве!
Ночь нисходит, но Москва не дремлет,
Лишь больные в эту ночь уснут,
И не ухо даже - сердце внемлет
Трепету мелькающих минут!
Чуть, чуть, чуть - и канет день вчерашний,
Как секунды трепетно бегут!..
И уже в Кремле, с Тайницкой башни
Рявкает в честь праздника салют.
И взлетят ракеты. И все сорок
Сороков ответно загудят,
И становится похожим город
На какой-то дедовский посад!
На Руси осколок стародавний,
Вновь воскресший через триста лет...
Этот домик, хлопающий ставней -
Ведь таких давно нигде уж нет!
Тишина арбатских переулков,
Сивцев Вражек, Балчуг - и опять
Перед прошлым, воскрешенным гулко,
Век покорно должен отступать.
Две эпохи ночь бесстрастно вместит,
Ясен ток двух неслиянных струй.
И повсюду, под «Христос воскресе»,
Слышен троекратный поцелуй.
Ночь спешит в сияющем потоке,
Величайшей радостью горя,
И уже сияет на востоке
Кроткая Воскресная заря.
Арсений Митропольский окончил Второй московский, где некогда учился Александр Куприн, и Нижегородский Аракчеевский кадетские корпуса. В последнем впервые проявился его поэтический дар. Первые стихи Арсения Ивановича были опубликованы в журнале «Нива» в 1912 году, но тогда они не принесли ему славы, и отчасти этим обусловлено то, что в отличие от других поэтов Серебряного века имя Несмелова забыто по сию пору. Время обучения в кадетских корпусах было наполнено свежестью юности, романтическими мечтами, влюблённостью в жизнь, в музу, в женщину, в спутницу, образ которой станет неизменным в его поэзии…
Ты в темный сад звала меня из школы
Под тихий вяз. На старую скамью,
Ты приходила девушкой веселой
В студенческую комнату мою.
И злому непокорному мальчишке,
Копившему надменные стихи, -
В ребячье сердце вкалывала вспышки
Тяжелой, темной музыки стихий.
И в эти дни тепло твоих ладоней
И свежий холод непокорных губ
Казался мне лазурней и бездонней
Венецианских голубых лагун…
И в старой Польше, вкапываясь в глину,
Прицелами обшаривая даль,
Под свист, напоминавший окарину, -
Я в дымах боя видел не тебя ль…
И находил, когда стальной кузнечик
Смолкал трещать, все ленты рассказав,
У девушки из польского местечка -
Твою улыбку и твои глаза.
Когда ж страна в восстаньях обгорала,
Как обгорает карта на свече, -
Ты вывела меня из-за Урала
Рукой, лежащей на моем плече.
На всех путях моей беспутной жизни
Я слышал твой неторопливый шаг.
Твоих имен святой тысячелистник, -
Как драгоценность бережет душа!
И если пасть беззубую, пустую,
Разинет старость с хворью на горбе, -
Стихом последним я отсалютую
Тебе, золотоглазая, тебе!
Уже в первые дни разразившейся войны в составе одиннадцатого гренадерского Фанагорийского полка прапорщик, а позднее подпоручик и поручик Митропольский попал на австрийский фронт, где провёл в окопах всю войну. В 1915 году он был ранен и оказался в госпитале. Тогда в Москве массовым по тем временам тиражом в три тысячи экземпляров вышла его первая тоненькая книжка «Военные странички», в ней были собраны военные очерки и пять стихотворений на фронтовые темы. Вернувшись на фронт, поэт получил должность начальника охраны (полицейской роты) штаба двадцать пятого корпуса. Фронтовых впечатлений Несмелову хватило на всю оставшуюся жизнь, и небольшим своим офицерским чином он всегда гордился, никогда не забывая напомнить, что он — кадровый поручик, гренадер, ветеран окопной войны…
СУВОРОВСКОЕ ЗНАМЯ
Отступать! - и замолчали пушки,
Барабанщик-пулемет умолк.
За черту пылавшей деревушки
Отошел Фанагорийский полк.
В это утро перебило лучших
Офицеров. Командир сражен.
И совсем молоденький поручик
Наш, четвертый, принял батальон.
А при батальоне было знамя,
И молил поручик в грозный час,
Чтобы Небо сжалилось над нами,
Чтобы Бог святыню нашу спас.
Но уж слева дрогнули и справа, -
Враг наваливался, как медведь,
И защите знамени - со славой
Оставалось только умереть.
И тогда, - клянусь, немало взоров
Тот навек запечатлело миг, -
Сам генералиссимус Суворов
У святого знамени возник.
Был он худ, был с пудреной косицей,
Со звездою был его мундир.
Крикнул он: «За мной, фанагорийцы!
С Богом, батальонный командир!»
И обжег приказ его, как лава,
Все сердца: святая тень зовет!
Мчались слева, набегали справа,
Чтоб, столкнувшись, ринуться вперед!
Ярости удара штыкового
Враг не снес; мы ураганно шли,
Только командира молодого
Мертвым мы в деревню принесли...
И у гроба - это вспомнит каждый
Летописец жизни фронтовой, -
Сам Суворов плакал: ночью дважды
Часовые видели его.
За время войны Несмелов получил четыре ордена. В апреле 17-го по ранению он был отчислен в резерв и вернулся в Москву, в осиротевший по смерти отца дом. Поэт напряжённо вглядывался в новую жизнь, наступившую после Февральской революции, начавшейся с массовых убийств офицеров озверевшей толпой, пьяными солдатами и матросами, и после этого отчего-то называемой бескровной… Москва обезумела, как и остальная Россия. Тыловые армейские гарнизоны громили винные лавки, а фронтовые в полном составе бежали с полей сражения в Первопрестольную. Повсюду тянулись бесконечные «хвосты» за хлебом, молоком, картошкой… При этом день ото дня росло число притонов и домов свиданий. По улицам шатались пьяные. На Красную площадь выползли безрукие и безногие воины-калеки с требованием: «Здоровые - все на войну!» А рядом резались в карты здоровые дезертиры. Управа города отказалась отдавать гостиницы под госпитали, мотивировав это тем, что такие помещения слишком роскошны для раненых. А для нужд Совета рабочих комиссаров были реквизированы самые лучшие - «Дрезден» и «Россия». Страна разваливалась на глазах.
В ЭТОТ ДЕНЬ
В этот день встревоженный сановник
К телефону часто подходил,
В этот день испуганно, неровно
Телефон к сановнику звонил.
В этот день, в его мятежном шуме,
Было много гнева и тоски,
В этот день маршировали к Думе
Первые восставшие полки!
В этот день машины броневые
Поползли по улицам пустым,
В этот день...одни городовые
С чердаков вступились за режим!
В этот день страна себя ломала,
Не взглянув на то, что впереди,
В этот день царица прижимала
Руки к холодеющей груди.
В этот день в посольствах шифровали
Первой сводки беглые кроки,
В этот день отменно ликовали
Явные и тайные враги.
В этот день... Довольно, Бога ради!
Знаем, знаем, - надломилась ось:
В этот день в отпавшем Петрограде
Мощного героя не нашлось.
Этот день возник, кроваво вспенен,
Этим днем начался русский гон, -
В этот день садился где-то Ленин
В свой запломбированный вагон.
Вопрошает совесть, как священник,
Обличает Мученика тень...
Неужели, Боже, нет прощенья
Нам за этот сумасшедший день?!
В октябре 17-го в Первопрестольной избирали Патриарха, первого за два века правления Синода, а на улицах города лилась кровь. Когда большевики попытались захватить власть в Петрограде и Москве, против них восстали юнкера, сторону которых принял поручик Митропольский. Рано утром 1 ноября в Москву прибыло 2000 красногвардейцев и моряков из Петрограда, начались уличные бои.
Клубилось безликим слухом,
Росло, обещая месть.
Ловило в предместьях ухо
За хмурою вестью весть.
Предгрозье, давя озоном,
Не так ли сердца томит?
Безмолвие гарнизона
Похоже на динамит.
И ждать невозможно было,
И нечего было ждать.
Кроваво луна всходила
Кровавые сны рождать.
И был бы тяжёл покоя
Тот сон, что давил мертво.
Россия просила боя
И требовала его!
Россия звала к отваге,
Звала в орудийный гром,
И вот мы скрестили шпаги
С кровавым ее врагом.
Нас мало, но принят вызов.
Нас мало, но мы в бою!
Россия, отважный призван
Отдать тебе жизнь свою!
Толпа, как волна морская,
Взметнулась, ворвался шквал…
Обстреливается Тверская! -
И первый мертвец упал.
И первого залпа фраза,
Как челюсти волчьей щёлк,
И вздрогнувший город сразу
Безлюдной пустыней смолк.
Романист Андрей Ильин так описывает эти события в своём романе «Государевы люди»: «Кругом по первым-вторым этажам выбитые стекла, лавки глядят на улицы разбитыми и разграбленными витринами, сорванные с петель, разбитые в щепу двери валяются тут же, неподалеку. На многих фасадах свежие пулевые и осколочные выбоины — отдельные или длинной пулеметной строчкой. Кое-где улицы перегорожены баррикадами из поваленных, вырванных с корнем фонарных столбов, афишных тумб, скамеек и опрокинутых кверху дном телег. Встречаются неубранные трупы лошадей, случается, что и подстреленных людей. По мостовым ветер несет мусор, под ногами хрустит битое стекло, где-то чадно горят дома, к которым не могут пробиться через баррикады и завалы пожарные машины. Многие парадные зашиты крест-накрест досками. Людей почти не видно. Обыватели, которые в первые дни было высыпали на улицу, попрятались по домам. То тут, то там вспыхивают короткие, ожесточенные бои — трещат, особенно слышные ночью, выстрелы — одиночные и залпами. Все чаще бухает артиллерия... Кто где — не понять. Никаких позиций нет. Но верх, кажется, берут юнкера и кадеты. Они заняли уже почти весь центр, примерно по Бульварному кольцу, захватили Думу, почтамт на Мясницкой, гостиницы «Метрополь» и «Континенталь». Лефортово удерживают 1-й и 3-й кадетские корпуса и Алексеевское военное училище...(…) Арбатская площадь была перекопана вдоль и поперек — повсюду раскисшая, выброшенная из траншей земля, брустверы. Из окопов торчат, поблескивая на солнце, штыки, выглядывают любопытные кадеты. На крыше Александровского училища и «Художественного» установлены пулеметы...»
Мы - белые. Так впервые
Нас крестит московский люд.
Отважные и молодые
Винтовки сейчас берут.
И натиском первым давят
Испуганного врага,
И вехи победы ставят,
И жизнь им недорога.
К Никитской, на Сивцев Вражек!
Нельзя пересечь Арбат.
Вот юнкер стоит на страже,
Глаза у него горят.
А там, за решеткой сквера,
У чахлых осенних лип,
Стреляют из револьвера,
А выстрел во тьме - звездою,
Из огненно-красных жил,
И кравшийся предо мною
Винтовку в плечо вложил.
И вот мы в бою неравном,
Но твёрд наш победный шаг,
Ведь всюду бежит бесславно,
Везде отступает враг.
Боец напрягает нервы,
Восторг на лице юнца,
Но юнкерские резервы
Исчерпаны до конца!
Вперед! Помоги, Создатель! -
И снова ружье в руках.
Но заперся обыватель,
Как крыса, сидит в домах.
Мы заняли Кремль, мы - всюду
Под влажным покровом тьмы,
И всё-таки только чуду
Вверяем победу мы.
Ведь заперты мы во вражьем
Кольце, что замкнуло нас,
И с башни кремлёвской - стражам
Бьет гулко полночный час.
Наиболее известный эпизод восстания юнкеров - оборона Кремля. 2 ноября начался его захват большевиками. Юнкера обстреливали из Кремля пулеметным огнем «Метрополь» и Охотный ряд. Для того чтобы прекратить этот обстрел, орудие с Лубянской площади стало бить по Спасской башне. Одновременно по башне начали стрелять и орудия «Мастяжарта» с Швивой горки. Один из снарядов попал в башню. Кремлевские часы остановились.
В 2 часа 37 минут 2 ноября Кремль был окружен красноармейцами. Артиллерия в упор била по Никольским воротам.
К рассвету 3 ноября, после прекращения артиллерийского обстрела, по двухстороннему мирному соглашению, Кремль был занят красными войсками. Великая русская святыня сильно пострадала от обстрела и кощунства большевиков. Митрополит Тихон, через два дня избранный Патриархом, бывший в Кремле в тот же день, увидел горькую картину: пробит был купол Успенского собора, стены Чудова монастыря и собора Двенадцати апостолов, обезглавлена Беклемишевская башня. Драгоценные украшения, церковная утварь лежали в пыли, стены храма Николая Гостунского исписаны непотребными надписями, на месте, где хранились мощи святителя Николая, устроено отхожее места, образ самого Чудотворца на Никольской башне - расстрелян. На Соборной площади в луже крови лежал убитый юнкер. Взятием Кремля была завершена победа большевиков в Москве…
Так наша началась борьба -
Налетом, вылазкою смелой,
Но воспротивилась судьба
Осуществленью цели белой!
Ах, что «судьба», «безликий рок»,
«Потусторонние веленья», -
Был органический порок
В безвольном нашем окруженьи!
Отважной горсти юнкеров
Ты не помог, огромный город, -
Из запертых своих домов,
Из-за окон в тяжёлых шторах -
Ты лишь исхода ждал борьбы
И каменел в поту от страха,
И вырвала из рук судьбы
Победу красная папаха.
Всего мгновение, момент
Упущен был, упал со стоном,
И тащится интеллигент
К совдепу с просьбой и поклоном.
Службишка, хлебец, керосин,
Крупу какую-то для детской -
Так выю тянет гражданин
Под яростный ярем советский.
А те, кто выдержали брань, -
В своём изодранном мундире
Спешат на Дон и на Кубань
И начинают бой в Сибири.
И до сих пор они в строю,
И потому - надеждам скоро сбыться:
Тебя добудем мы в бою,
Первопрестольная столица!
В 1918 году Арсений Несмелов отправился в Омск, чтобы затем принять участие в борьбе с большевизмом в рядах армии Колчака. «Два раза уезжал и Москвы, и оба раза воевать» - писал он в автобиографии…
Пели добровольцы. Пыльные теплушки
Ринулись на запад в стукоте колес.
С бронзовой платформы выглянули пушки.
Натиск и победа! или - под откос.
Вот и Камышлово. Красных отогнали.
К Екатеринбургу нас помчит заря:
Там наш Император. Мы уже мечтали
Об овобожденьи Русского Царя.
Сократились версты, - меньше перегона
Оставалось мчаться до тебя, Урал.
На его предгорьях, на холмах зеленых
Молодой, успешный бой отгрохотал.
И опять победа. Загоняем туже
Красные отряды в тесное кольцо.
Почему ж нет песен, братья, почему же
У гонца из штаба мертвое лицо?
Почему рыдает седоусый воин?
В каждом сердце - словно всех пожарищ гарь.
В Екатеринбурге, никни головою,
Мучеником умер кроткий Государь.
Замирают речи, замирает слово,
В ужасе бескрайнем поднялись глаза.
Это было, братья, как удар громовый,
Этого удара позабыть нельзя.
Вышел седоусый офицер. Большие
Поднял руки к небу, обратился к нам:
Да, Царя не стало, но жива Россия,
Родина Россия остается нам.
И к победам новым он призвал солдата,
За хребтом Уральским вздыбилась война.
С каждой годовщиной удаленней дата;
Чем она далече, тем страшней она.
В Сибири Арсений Несмелов состоял в войсках генерала Каппеля, чьи отважные деяния стали притчей во языцех. Да и поручик Митропольский был не робкого десятка. Все, знавшие Несмелова, отмечали его поразительное бесстрашие. В рядах Сибирской армии поэт-воин освобождал Екатеринбург, город, где незадолго до этого была убита царская семья. Об отношении к монархии поручика Митропольского свидетельствуют его собственные слова: «Конечно, все мы были монархистами. Какие-то эсдеки, эсеры, кадеты — тьфу — даже произносить эти слова противно. Мы шли за Царя, хотя и не говорили об этом, как шли за царя и все наши начальники».
ЦАРЕУБИЙЦЫ
Мы теперь панихиды правим,
С пышной щедростью ладан жжём,
Рядом с образом лики ставим,
На поминки Царя идём.
Бережём мы к убийцам злобу,
Чтобы собственный грех загас,
Но заслали Царя в трущобу
Не при всех ли, увы, при нас?
Сколько было убийц? Двенадцать,
Восемнадцать иль тридцать пять?
Как же это могло так статься -
Государя не отстоять?
Только горсточка этот ворог,
Как пыльцу бы его смело:
Верноподданными - сто сорок
Миллионов себя звало.
Много лжи в нашем плаче позднем,
Лицемернейшей болтовни,
Не за всех ли отраву возлил
Некий яд, отравлявший дни.
И один ли, одно ли имя -
Жертва страшных нетопырей?
Нет, давно мы ночами злыми
Убивали своих Царей.
И над всеми легло проклятье,
Всем нам давит тревога грудь:
Замыкаешь ли, дом Ипатьев,
Некий давний кровавый путь?!
С сентября 1918 года Арсений Иванович служил в Кургане в 43-м полку. «Когда я приехал в Курган с фронта, в городе была холера. Вечером я пришел домой и сказал, что чувствую себя плохо. Сел на крылечке и сижу. И не понимаю, чего это Анна Михайловна так тревожно на меня посматривает. Потом ушел к себе в комнату и лег спать. Проснулся здоровый и, как всегда делаю утром, запел. Потом Анна Михайловна говорит мне: «А уж я-то боялась, боялась, что у вас начинается холера. Утром слышу: поет. Ну, думаю, слава Богу, жив-здоров». Из Кургана я уехал в Омск, назначили меня адъютантом коменданта города», - вспоминал Несмелов.
В конце 1919 года началось трагическое отступление белых войск Сибири. Армия, ещё недавно победоносно шагавшая вперёд, теперь стремительно откатывалась назад, а настигающему противнику на расправу доставались эшелоны беженцев, стоявшие на железной дороге, заблокированной изменниками-чехами. В Нижнеудинске бывшими союзниками был пленён Верховный Правитель Адмирал Колчак. Незадолго до его отправки в Иркутск, на смерть, случилось событие, ставшее легендой Белого Движения. К вагону, из окна которого Правитель взирал на оцепленный чехами перрон, непостижимым образом прорвался русский офицер и последний раз отдал честь адмиралу. Этим офицером был Арсений Митропольский.
В НИЖНЕУДИНСКЕ
День расцветал и был хрустальным,
В снегу скрипел протяжно шаг.
Висел над зданием вокзальным
Беспомощно нерусский флаг.
И помню звенья эшелона,
Затихшего, как неживой.
Стоял у синего вагона
Румяный чешский часовой.
И было точно погребальным
Охраны хмурое кольцо,
Но вдруг, на миг, в стекле зеркальном
Мелькнуло строгое лицо.
Уста, уже без капли крови,
Сурово сжатые уста!..
Глаза, надломленные брови,
И между них - Его черта, -
Та складка боли, напряженья,
В которой роковое есть…
Рука сама пришла в движенье,
И, проходя, я отдал честь.
И этот жест в морозе лютом,
В той перламутровой тиши, -
Моим последним был салютом,
Салютом сердца и души!
И он ответил мне наклоном
Своей прекрасной головы…
И паровоз далёким стоном
Кого-то звал из синевы.
И было горько мне. И ковко
Перед вагоном скрипнул снег:
То с наклонённою винтовкой
Ко мне шагнул румяный чех.
И тормоза прогрохотали -
Лязг приближался, пролетел,
Умчали чехи Адмирала
В Иркутск - на пытку и расстрел!
Остатки Белой армии уходили на Читу, где ещё держалась поддерживаемая японцами власть атамана Семёнова. Тысячи километров по непроходимой тайге, по которой не ступала нога человека, по замёрзшим рекам с коварными порогами и источниками, погубившими генерала Каппеля, по ледяной пустыне Байкала, в 40-градустной мороз, сквозь леденящие ветра, обмороженные, израненные, измученные, голодные люди шли, таща за собой обозы с больными тифом и ранеными товарищами и беженцами. Лишь 6-я часть армии смогла одолеть этот страшный путь…
Удушье смрада в памяти не смыл
Веселый запах выпавшего снега
По улице тянулись две тесьмы,
Две колеи: проехала телега.
И из нее окоченевших рук,
Обглоданных - несъеденными - псами,
Тянулись сучья: Мыкался вокруг
Мужик с обледенелыми усами.
Американец поглядел в упор:
У мужика, под латаным тулупом
Топорщился и оседал топор
Тяжелым обличающим уступом.
У черных изб солома снята с крыш,
Черта дороги вытянулась в нитку.
И девочка, похожая на мышь,
Скользнула, пискнув, в черную калитку.
После Ледяного похода Несмелов недолгое время пробыл у барона Унгерна. Но последний, диктатор, отличавшийся большой жестокостью, был глубоко неприятен поэту, и он перебрался на Дальний Восток, где генерал Дитерихс собирал Земский собор Приамурья. Этот собор стал наказом, заветом Белого Дела потомкам, будущему Отечеству. Собор призвал: когда Россия станет свободной от большевизма, соединиться всем людям земли и восстановить Православную Державу Царства… «Уехав в 1918-ом году в Омск, назад не вернулся, а вместе с армией Колчака оказался во Владивостоке, где и издал первую книгу стихов», - вспоминал Несмелов.
Владивосток в ту пору превратился в довольно мощный центр русской культуры. Здесь возникали и тут же прогорали журналы и газеты, процветала литература. До осени 1922 года в Приморье советской власти как таковой не было: книги выходили по старой орфографии, буферное государство ДВР праздновало свои последние именины. Волей судьбы там жили и работали Владимир Арсеньев, Сергей Третьяков, Николай Асеев и другие писатели, «воссоединившиеся» позже с советской литературой. Асеев, редактировавший в ту пору «Дальневосточное обозрение», называл Несмелова «поседевшим юношей с мучительно расширенными зрачками» и отмечал «изумительную остроту наблюдательности поэта, любовь к определению, к эпитету в отношении вещей...»
После падения Дальневосточной республики Несмелов не ушёл в эмиграцию. Во Владивостоке он встал на учёт ГПУ как бывший офицер. Арсений Иванович потерял работу, поселился за городом в полузаброшенной башне форта и жил тем, что ловил из-подо льда. В 1922 году Несмелов выпустил очередную книжку — поэму «Тихвин», а в 1924 году выпросил у типографа несколько экземпляров своего второго поэтического сборника «Уступы», некоторые их которых разослал тем, чьим мнением дорожил, — в частности, Борису Пастернаку. Последний писал жене: «Подают книжки с Тихого океана. Почтовая бандероль. Арсений Несмелов. Хорошие стихи». Вскоре после этого поэт узнал о том, что его собираются расстрелять, и вынужден был уйти в Маньчжурию…
Пусть дней не мало вместе пройдено,
Но вот не нужен я и чужд,
Ведь вы же женщина - о Родина! -
И, следовательно, к чему ж
Всё то, что сердцем в злобе брошено,
Что высказано сгоряча:
Мы расстаёмся по-хорошему,
Чтоб никогда не докучать
Друг другу больше. Всё, что нажито,
Оставлю вам, долги простив -
Все эти пастбища и пажити,
А мне - просторы и пути,
Да ваш язык. Не знаю лучшего
Для сквернословий и молитв,
Он, изумительный - от Тютчева
До Маяковского велик.
Но комплименты здесь уместны ли -
Лишь вежливость, лишь холодок
Усмешки, - выдержка чудесная
Вот этих выверенных строк.
Иду. Над порослью - вечернее
Пустое небо цвета льда.
И вот со вздохом облегчения:
Прощайте, знаю: Навсегда.
В эмиграции Несмелов обосновался в Харбине. Сюда он выписал к себе из Владивостока жену, Елену Худяковскую и дочку, Наталью Арсеньевну Митропольскую. Семья вскоре распалась, жена увезла дочку в СССР, сама провела девять лет в лагерях, а дочь впервые в жизни прочла стихи отца в журнале «Юность» за 1988 год, где появилась одна из первых публикаций Несмелова. В письме к Петру Балакшину 1936 года поэт сетовал: «Есть дети, две дочки, но в СССР, со своими мамами»… Дети русских эмигрантов, вообще, часто покидали Харбин, чтобы получить лучшее образование и как-то устроиться в новой жизни. Жизни вне Родины.
Ты пришел ко мне проститься. Обнял.
Заглянул в глаза, сказал: «Пора!»
В наше время в возрасте подобном
Ехали кадеты в юнкера.
Но не в Константиновское, милый,
Едешь ты. Великий океан
Тысячами простирает мили
До лесов Канады, до полян
В тех лесах, до города большого,
Где - окончен университет! -
Потеряем мальчика родного
В иностранце двадцати трех лет.
Кто осудит? Вологдам и Бийскам
Верность сердца стоит ли хранить?..
Даже думать станешь по-английски,
По-чужому плакать и любить.
Мы - не то! Куда б не выгружала
Буря волчью костромскую рать, -
Все же нас и Дурову, пожалуй,
В англичан не выдрессировать.
Пять рукопожатий за неделю,
Разлетится столько юных стай!..
Мы - умрем, а молодняк поделят -
Франция, Америка, Китай.
Постепенно в Харбине складывалась обширная русская колония с богатой культурой. Здесь издавались журналы и газеты, в которых сотрудничал Несмелов, издавались его собственные книги, высоко оцениваемые критикой. «...Образы поэта настолько выпуклы и рельефны, - писал шанхайский критик Михаил Щербаков, - остро подмеченные детали так жизненно правдивы, его интуиция так широко охватывает взятую тему, что нам кажется возможным без колебаний поставить эту книжку на одну полку с сильнейшими стихами, посвященные гражданской войне…» Парижский литературный бомонд, группировавшийся вокруг семьи Мережковских, был куда менее щедр на похвалы. Этот сложившийся ещё в Петербурге кружок нещадно ругал всех «чужих», к коим отнесены были и Марина Цветаева, и Арсений Несмелов, называемый ими «смесью Маяковского и Северянина» и»полусторожем-полупоэтом». «Полусторожем» - оттого, что в переполненном рабочей силой поэт, чтобы заработать себе, как он сам шутил, «на брот без бутера», с большим трудом устроился ночным сторожем на лесопилку. В долгу Арсений Иванович не оставался, обличая манерность и отгороженность от реальной жизни «монпарнасского верхотурья»: «Вам ведь только розовое снится, //Синее - без всяких катастроф...»
Впрочем, и в Париже находились сочувственные голоса. Так, критик Голинищев-Кутузов писал о творчестве Несмелова: «Среди русских писателей на Дальнем Востоке Арсений Несмелов нам кажется самым одаренным. Несмелов - поэт взвихренной России, огненных лет, непосильных испытаний. Он интересен не только как опытный стихотворец, в нем нашла отражение одна из главных поэтических тем нашего времени. Его творчество совпало с возрождением эпического начала в русской литературе. Несмелову принадлежат чрезвычайно интересные военные рассказы.»Короткий удар» не уступает лучшим страницам нашумевшего романа Ремарка. Несмелов - поэт остро ощущает смену лет и поколений, он чувствует все излучены и все пороги «реки времен», влекущей людей к адской расщелине, где все исчезает».
Об эмиграции Несмелов писал: «Российская эмиграция за два десятилетия своего бытия — прошла через много психологических этапов, психологических типов. Но из всех этих типов — один неизменен: тип добровольца, поднявшего оружие против большевиков в 1918 году. Великой бодростью, самоотвержением и верою были заряжены эти люди! С песней шли они в бой, с песней били красных, с песней и погибали сами». К последнему типу принадлежал он сам. Недаром дальневосточный друг Сергей Третьяков назвал его в стихотворном посвящении «отточенным и вытянутым в шпагу»…
Ненависть к русским. Презренье к России.
Помним, как шли на расстрел мы босые.
Пуля в затылок цвету народа.
Победа! Ликует гнилая порода!
Лживые речи - отравою в душу.
Слабость и смерть - своих недругов слушать!
Вырвать и выжечь, сжав зубы от боли!
Пусть Память пребудет, а с нею и Воля!
Однажды в 1943 году на занятиях по советской литературе с молодыми харбинскими поэтами Арсения Ивановича спросили:
Кто самый выдающийся из советских поэтов.
Разумеется, Константин Симонов, Самуил Маршак, - неожиданно ответил он.
Маяковский, Есенин?
Маяковский - великий поэт, это я говорю искренне, хотя меня он не любил. А Есенин - такой же советский поэт, как и я. И вообще, запомните, современная советская литература - это наполовину фикция, высосанная из пальца … Лет через 40-50 будет настоящая русская литература, помяните мое слово! Или откроются старые имена, которых никто сейчас почти не знает…
Несмелов нередко выступал в различных кружках, собраниях и учебных заведениях. Одна из тогдашних его слушальниц, гимназистка, сохранившая и привезшая в Россию его рукописные стихи, вспоминала впоследствии: «Стройный, молодой, симпатичный, слегка вьющиеся волосы и английский пробор, умное лицо и весёлые, смеющиеся глаза. Девчонки были в него влюблены!..»
В Харбине жил друг Арсения Ивановича, тоже поэт, Леонид Ещин. Ещё прапорщиком он участвовал в отряде генерала Перхурова, был участником Ярославского восстания. Позже, добравшись до Сибири, в чине капитана служил адъютантом у генерала Викторина Молчанова, оперативные сводки составлял в стихах. В 1921 году во Владивостоке в газете «Руль» Ещин публиковал свои статьи, там же вышел и его сборник «Стихи таежного похода». В 1930 году в Харбине Леонид Ещин покончил жизнь самоубийством в возрасте 33 лет. Несмелов откликнулся на смерть друга стихами:
Ленька Ещин... Лишь под стихами
Громогласное - Леонид,
Под газетными пустяками,
От которых душа болит.
Да еще на кресте надгробном,
Да еще в тех строках кривых,
На письме от родной, должно быть,
Не заставшей тебя в живых.
Был ты голым и был ты нищим,
Никогда не берег себя,
И о самое жизни днище
Колотила тобой судьба.
«Тында-рында» - не трын-трава ли
Сердца, ведающего, что вот
Отгуляли, отгоревали,
Отшумел Ледяной поход!
Позабыли Татарск и Ачинск,
Городишки одной межи,
Как от взятия и до сдачи
Проползала сквозь сутки жизнь.
Их домишкам - играть в молчанку.
Не расскажут уже они,
Как скакал генерала Молчанова
Мимо них адъютант Леонид.
Как был шумен постой квартирный,
Как шумели, смеялись как,
Если сводку оперативную
Получал командир в стихах.
«Ай да Леня!» - и вот по глыбе
Безнадежности побежит
Легкой трещиной улыбка,
И раскалывается гранит!
Так лучами цветок обрызган,
Так туманом шевелит луна...
Тында-рында! - и карта риска
В диспозиции вновь сдана.
Докатились. Верней - докапали,
Единицами: рота, взвод...
И разбилась фаланга Каппеля
О бетон крепостных ворот.
Нет, не так! В тыловые топи
Увязили такую сталь!
Проиграли, продали, пропили,
У винтовок молчат уста.
День осенний - глухую хмару -
Вспоминаю: иркутский вокзал,
Броневик под парами - «Марков».
Леонид на коне подскакал,
Оглянул голубые горы
Взором влажным, как водоем:
«Тында-рында! И этот город -
Удивительный - отдаем...»
Спи спокойно, кротчайший Ленька,
Чья-то очередь за тобой!..
Пусть же снится тебе макленка,
Утро, цепи и легкий бой.
В 1927 году на Варшавском вокзале прогремели выстрелы. Девятнадцатилетний русский патриот Борис Коверда застрелил одного из убийц царской семьи, гордо носившего кольцо, снятое с руки убитой Императрицы, советского полпреда в Польше Петра Войкова (Пинхуса Лазаревича Вайнера). На суде Коверда заявил: «Я убил Войкова не как посла и не за его посольскую деятельность — я убил его как члена Коминтерна и за Россию». Суд приговорил его к пожизненной каторге. Потом каторгу заменили на 20 лет каторжных работ, из которых он отсидел 10, после чего был освобождён по амнистии. Умер Борис Коверда в Вашингтоне 18 февраля 1987 года. Арсений Несмелов приветствовал борца за русскую идею такими стихами:
Год глухой... Пора немая.
Самый воздух нем и сер,
Но отважно поднимает
Коверда свой револьвер!
Грозный миг, как вечность длится,
Он грозово напряжен,
И упал цареубийца
Русской пулею сражен...
Русский юноша Иуду
Грозным мщением разит,
Эхо выстрела повсюду
Прокатилось и гремит!
Не одна шумит Варшава,
Громы отзвуки везде!
И приносит подвиг славу
Вам, Борису Коверде...
Как сигнал национальный
Прогремел ваш револьвер,
Показал он путь печальный
Подал знак и дал пример...
И в потемки те глухие
Он сказал своим огнем,
Что жива еще Россия,
Живы мы и не умрем!..
Что идет к победе юность,
Каждый к подвигу готов,
В каждом сердце многострунность
В Харбине Несмелов сблизился с лидером Всероссийской фашистской партии Константином Родзаевским и начал печататься в журнале «Нация». Идеология ВФП с ее боевым духом, ненавистью к Коминтерну и Фининтерну была очень близка Несмелову. В изданиях этой организации Арсений Иванович сотрудничал под псевдонимом Николай Дозоров. Эта фамилия наряду с другим псевдонимом (Дроздов) упоминалась в докладах компетентных органов СССР, которые никогда не упускали из виду своих врагов.
Стоит их царство на песке,
На лжи и на крови.
Там Правды нет, а есть обман.
Есть блуд, но нет Любви.
Дымится в кубках наша кровь -
Привычно пьют они.
На башнях сумрачно коптят
Их смрадные огни.
Но мы грядем - с мечом в руке!
Исполнены Любви!
Дрожит их царство на песке,
На лжи и на крови!
И пусть беснуются враги -
Могуча наша рать!
И раздавать пора долги!
И камни собирать!
Не в гневе нашем, но Любви
Визжа сгорят они!
И с башен в Лету упадут
Бесовские огни!
Годы текли в надежде однажды вернуться в Россию, в бою добыть Москву, как некогда грезилось. Размывалась память становящихся всё более далёкими дней, уходили их свидетели, друзья и соратники, а заветный час всё не приближался.
В ломбарде старого ростовщика,
Нажившего почёт и миллионы,
Оповестили стуком молотка
Момент открытия аукциона.
Чего здесь нет! Чего рука нужды
Не собрала на этих полках пыльных,
От генеральской Анненской звезды
До риз икон и крестиков крестильных.
Былая жизнь, увы, осуждена
В осколках быта, потерявших имя…
Поблёскивают тускло ордена,
И в запылённой связки их - Владимир.
Дворянства знак. Рукой ростовщика
Он брошен на лоток аукциона,
Кусок металла в два золотника,
Тень прошлого и тема фельетона.
Потрескалась багряная эмаль -
След времени, его непостоянство.
Твоих отличий никому не жаль,
Бездарное, последнее дворянство.
Но как среди купеческих судов
Надменен тонкий очерк миноносца -
Среди тупых чиновничьих крестов
Белеет грозный крест Победоносца.
Святой Георгий - белая эмаль,
Простой рисунок… Вспоминаешь кручи
Фортов, бросавших огненную сталь,
Бетон, звеневший в вихре пуль певучих,
И юношу, поднявшего клинок
Над пропастью бетонного колодца,
И белый - окровавленный платок
На сабле коменданта - враг сдаётся!
Георгий, он - в руках ростовщика!
Но не залить зарю лавиной мрака,
Не осквернит негодная рука
Его неоскверняемого знака.
Пусть пошлости неодолимый клёв
Швыряет нас в трясучий жизни кузов, -
Твой знак носил прекрасный Гумилёв,
И первым кавалером был Кутузов!
Ты гордость юных - доблесть и мятеж,
Ты гимн победы под удары пушек.
Среди тупых чиновничьих утех
Ты - браунинг, забытый меж игрушек.
Не алчность, робость чувствую в глазах
Тех, кто к тебе протягивает руки,
И ухожу… И сердце всё в слезах
От злобы, одиночества и муки.
По ту сторону границы жили две жены и две дочери. По ту сторону границы простирался, ежедневно глотая людские жизни и судьбы, архипелаг ГУЛАГ. По ту сторону границы лежала Родина, полонённая врагом и ждущая освобождения, Родина, жизнь в которой старательно вбивалась в землю, вбивалась так прочно, что подобное существование в атмосфере постоянного страха, год за годом отравлявшей души, стала нормой, повседневностью…
Голодному камень - привычная доля.
Во лжи родились мы. Смеёмся от боли.
Глаза застилает гнилая короста.
Стоять на коленях удобно и просто.
Бессильные слёзы у нас в горле комом.
И только для слабых нам правда знакома.
Течёт вместо крови по жилам сивуха.
Дыша перегаром, мы сильные духом.
Голодному - хлеба, а вольному - воля!
Рождённые ползать - завидная доля!
С началом Второй Мировой Харбин захватили японцы, а в 45-м началось наступление советских войск. Стало очевидно, что русский Харбин с его особым миром доживает последние дни. Эмигранты вновь укладывали багаж, а АрсенийНесмелов решил остаться. Ему было 56 лет, и бежать ему было некуда, не к кому и незачем.
Милый город, горд и строен,
Будет день такой,
Что не вспомнят, что построен
Русской ты рукой.
Пусть удел подобный горек, -
Не опустим глаз:
Вспомяни, старик историк,
Вспомяни о нас.
Ты забытое отыщешь,
Впишешь в скорбный лист,
Да на русское кладбище
Забежит турист.
Он возьмёт с собой словарик
Так погаснет наш фонарик,
Утомясь мерцать!
Советские войска заняли Харбин. Зная, что его имя стоит в списке опаснейших врагов, поручик Митропольский ждал ареста. Надев форму, он написал записку и поставил на неё рюмку водки. Когда пришли его забирать, Несмелов сдал оружие со словами: «Советскому офицеру от русского офицера». Указав взглядом на записку, поэт поднял рюмку и выпил. В записке было: «Расстреляйте меня на рассвете». Советский офицер, прочитав, ответил: «Расстрелять на рассвете не обещаю, но о вашем желании доложу обязательно».
Часто снится: я в обширном зале...
Слыша поступь тяжкую свою,
Я пройду, куда мне указали,
Сяду на позорную скамью.
Сяду, встану, - много раз поднимут
Господа в мундирах за столом.
Все они с меня покровы снимут,
Буду я стоять в стыде нагом.
Сколько раз они меня заставят
Жизнь мою трясти-перетряхать.
И уйдут. И одного оставят,
А потом, как червяка, раздавят
Тысячепудовым:р а с с т р е л я т ь!
Заторопит конвоир:»Не мешкай!»
Кто-нибудь вдогонку крикнет:»Гад!»
С никому не нужною усмешкой
Подниму свой непокорный взгляд.
А потом - томительные ночи
Обступившей, непроломной тьмы.
Что длиннее, но и что короче
Их, рождённых сумраком тюрьмы.
К надписям предшественников - имя
Я прибавлю горькое своё.
Сладостное: «Боже, помяни мя» -
Выскоблит тупое остриё.
Всё земное отмету, оставлю,
Стану сердцем сумрачно-суров,
И, как зверь, почувствовавший травлю,
Вздрогну на залязгавший засов.
И без жалоб, судорог, молений,
Не взглянув на злые ваши лбы,
Я умру, прошедший все ступени,
Все обвалы наших поражений,
Но не убежавший от борьбы!
Члены ВФП во главе со своим лидером нашли смерть в подвалах Лубянки. О последних же днях Арсения Несмелова рассказал оставшийся в живых его сокамерник Иннокентий Пасынков: «Было это в те зловещие дни сентября 1945 года в Гродекове, где мы были в одной с ним камере. Внешний вид у всех нас был трагикомический, в том числе и у А.И., ну, а моральное состояние Вам нечего описывать. Помню, как он нас всех развлекал, особенно перед сном, своими богатыми воспоминаниями, юмором, анекдотами, и иногда приходилось слышать и смех и видеть оживление, хотя в некотором роде это походило на пир во время чумы. Как это случилось, точно сейчас не помню, но он вдруг потерял сознание (вероятнее всего, случилось это ночью — это я теперь могу предположить как медик) — вероятно, на почве гипертонии или глубокого склероза, а вероятнее всего и того, и другого. (…) Отчаянные попытки обратить на это внимание караула, вызвать врача ни к чему не привели, кроме пустых обещаний. Много мы стучали в дверь, кричали из камеры, но всё напрасно. Я сейчас не помню, как долго он мучился, но постепенно затих — скончался. Всё это было на полу (нар не было). И только когда случилось это, караул забил тревогу и чуть не обвинил нас же — что ж вы молчали…»
Место, где русский поэт Арсений Несмелов обрёл свой последний приют неизвестно. Его дочь Наталия Арсеньевна Митропольская скончалась в городе Верхняя Пышма близ Екатеринбурга 30 сентября 1999 года на восьмидесятом году жизни. «Всякий ищет своё... Собака кость с остатками мяса, мать удачи для сына, сын - славы. Безумная женщина, не замечая любви мужа, стремится к другой любви. А чего ищу я? Ничего. Я люблю только точно писать жизнь, как пишет её художник-реалист. Я хотел бы, чтобы мой потомок, удалённый от меня бесконечно, прочитав написанное мною, подумал: «А ведь он дышал и чувствовал совсем так же, как дышу и чувствую я. Мы - одно!» И подумал бы обо мне как о друге, как о брате. Но, Боже мой, чего же, в конце концов, я хочу? Не больше, не меньше как бессмертия!» - писал Арсений Несмелов в рассказе «В чужом доме». Он обрёл желаемое, вернувшись спустя десятилетия на Родину своим творчеством. Несколько лет назад во Владивостоке впервые был издан двухтомник поэта, в который вошли 90% его сочинений, дошедших до нас.
Лбом мы прошибали океаны
Волн слепящих и слепой тайги:
В жребий отщепенства окаянный
Заковал нас Рок, а не враги.
Мы плечами поднимали подвиг,
Только сердце было наш домкрат;
Мы не знали, что такое отдых
В раззолоченном венце наград.
Много нас рассеяно по свету,
Отоснившихся уже врагу;
Мы - лишь тема, милая поэту,
Мы - лишь след на тающем снегу.
Победителя, конечно, судят,
Только побеждённый не судим,
И в грядущем мы одеты будем
Ореолом славы золотым.
И кричу, строфу восторгом скомкав,
Зоркий, злой и цепкий, как репей:
Как торнадо, захлестнёт потомков
Дерзкий ветер наших эпопей!
